игрок Лидия Свирская (Халтаэл, Таэли) ==== Ян Шась, караван-сарайная шпана без определенных занятий, 15 лет Зовут меня, короче Шась, Ян Шась. Лет мне, кажись, 15; может, больше, может, меньше – я не помню. Значится так. Когда я родился - неизвестно. Папа-мама – тоже полная тайна, покрытая мраком. Подкинули меня в бордель каравансарайский, вполне себе в корзинке с пеленкой, одеялком и запиской, что звать Яном, а дальше что - неразборчиво. Шасем меня потом уже назвали. Надо же как-то звать. А пеленка была хорошая. Я её сохранить хотел, да не вышло, потом расскажу. Народ у нас ко всему привычный, понимать надо – оккупация, не комар чихнул. И воспитание я получил основательное. Воспитывали все, кому не лень было, и кто не занят был. Хорошо так воспитывали. Сознавать я себя начал лет с пяти. Первое, что помню – как меня поколотили. На улице. Такие же сопливцы, как я, только чуть постарше и из ватажки. Безватажному хреново – все бьют. Но я им тоже врезал, даром, что маленький, особенно одному там, Чике. Аж кровь носом пустил. Потом мне сказали, что так положено и слово шибко мудреное сказали – си-ци-ли-зация – вот. Хрен выговоришь. Тогда я целый день отлеживался в берложке – это подвальчик мой. Собственный. А что?!!! Я за него кому хошь морду на задницу натяну, и скажу, что так и было. Потом у меня с ними замирение состоялось. И меня в эту самую ватажку приняли. Тогда и слово это узнал – сицилизация. От Смертного. Это главарь наш. Ватажек таких было много. И у каждой – свой главарь. Ну, берложка моя, понятное дело, входным пошла. Потому как не было у них тогда своего места. Но у меня было право этого, пре-оре-тета. Это значит, что я могу туда кого захочу приводить. И оставлять могу. На сколько захочу. Под мое личное слово. Вот. Потому, как, моя берложка, и все тут. Ну, да я говорил уже. Смертный – он умный до жути. У него никто не попадался. Никогда. Хотя дела обделывали, что надо. В Караван-Сарае все нас уважали через Смертного. Дела нам такие поручали, что другим и не снилось. Смертный говорил всегда, тихо так: «Бью только раз. Другой - по крышке гроба.» Ему верили. Попробовал бы кто не поверить… Все другие ватажки нам обзавидовались, и хотели нас того…. Но мы тоже не лыком шиты. Так что подфартило мне. А правом этим своим я только один раз и воспользовался. Зато человек хороший жив остался. Дендариец! Партизан! Дело было так. Захворал я тогда что-то. Сожрал не того, что ли… не помню. Лежу в берложке, животом маюсь. Наши на дельце пошли все. Хотели Чику оставить за мной смотреть, но я отговорил Смертного. Чего со мной будет-то? Не помру. Ежели б какая дрянь серьезная была – тогда бы по-другому болело – уж я то знаю – бывало уже. Тогда бы сразу надо было меня в больничку к врачихе тягать. А так – нормально. Проблююсь, да и все. Лежу, короче. Один. Оклемываюсь. Вдруг слышу – шурухает что-то близехонько так... У меня аж брюхо прошло со страху. Потому, как шурухать там никто не должен. Наши еще не скоро будут. Другие к нам не сунутся, они Смертного знают – значится – чужак лезет. Ну я пистон трохвейный достал, который мне Смертный оставил. И сховался. Смотрю – действительно – чужик какой то. Одет, чин-чином: рубаха с жилеткой, штаны, понятное дело... Влез, значится на карачках, встать попытался и вдруг рухнул. Я не врубился сначала, думал – пьяный в усмерть, а он не шевелится. Труханул я тут. Мало ли, с какой он радости ховается. Может, больной чем таким. Ну, я посмотреть полез, а он очухался, меня узрел, не признал, сперва, что я малой, пальнуть хотел, а после застонал, и за плечо схватился. Я подполз потихоньку, глянул, а там плечо все как есть разворочено. И тут снаружи как засвистит, как затопает. А он шепчет – «Цеты. За мной. Облава...» Я ему – «Лежи, раз пришел, и чтобы тихо. А то, как!..» А что как, сам не знаю. Он только кивает, серьезно так, и на плечо косится. Ну еще бы… Тут-то пеленка моя и сгодилась. Перевязал я его, значится кое-как. Уложил. Пантоциду на него таблетку цельную угрохал. А он шепчет еще: «Нашим сообщить надо. В гор...» Я ему основательно так говорю, рано, мол, сообщать пока цеты там… Лежи уж. Сейчас наши придут – покумекаем… Он тут срубился, кажись. И то дело – умаялся дядя. А мне новая головная боль – как Смертного уговорить его у нас пока оставить. Если эти умалеванные, чтоб им пусто было, сюда нагрянут – всем крышка. И не только нам. Это, как его, акция устрашения – понимать надо. Но, когда наши пришли – объяснять ничего и не пришлось. Смертный только подзатыльник мне отвесил. Не сильно. Для порядку. Значится, чтобы не зазнавался – и всё. Зато Чика обзавидовался. И Мелочь. И Шляпа. И Гвоздь. И Грызь. И даже Гарь. Потому, как он у нас вечно в героях ходил. За дело, конечно. У него цеты дом пожгли. Вместе с мамкой и сестричками. За отца, который в горах был. Вот ведь сволочи умалеванные!!! Гады!!! Девчонок-то за что?!! Сам-то Гарь в городе был в то время. На пропитание добывал. Вернулся, а там… Эх, да что!!!! Его Смертный когда приволок – силком кормили. И на ночь связывали, чтоб не удумал чего над собой. Потому как не дело это. Так вот. Покумекали мы на совете. И решили мужика того оставить у нас в себя приходить. Поправляться, значит. А потом его в горы переправить. А умалеванным этим самым месть объявить. Нефиг потому что. Пусть к себе убираются и там что хотят, то и делают. А это наша земля. И город тоже наш. Наш, а не ихний, ясно?! Так и прописали. Дядька тот хороший мужик оказался. Тихо лежал. Когда мы к нему врачиху привели, со всеми осторожностями, ессно – не пикнул даже. А она его резала! по живому!!! Вот. Потом во сне только пристанывал слегка - ну, для этого у нас Блошка есть. Умнейшая псинка. Когда дядька стонать начинал, Блошка поскуливал. Чесслово – не отличишь. Ну и выздоровел он довольно быстро. Молодец, мужик. А потом я его со всей осторожностью к нашим сопроводил. Почему я? Потому что, Смертный так сказал. А он как скажет, так и будет. Потом мы еще не раз тем, кто в горах был помогали всяко. Даже скальпов штук 5 имеется на ватажку. Известное дело, умалеванных скальпов. Только давно это было. Лет 6 назад. Точно. За год до того, как их повыгнали. Смертный сейчас в армии, сержантом пошел. Из прежней ватажки только Мелочь остался. Мелкий потому что. Остальные кто где.Чика, дружок мой – в воры пошел. Ему уже лет 17 должно быть. Гарь, Грызь и Гвоздь – в горы подались. На хозяйство. Шляпа помер от лихоманки, года три как. Все наши собрались. Похоронили чин-чином. Каждый год возжигание делаем. Все вроде. А, да, я тоже в армию хочу. И не куда-нибудь, а в Гвардию Императорскую. Вот. Уже и мундир прикупил. В нычке лежит. А что ростом не вышел – так то оккупация виновата. Умалеванные, одним словом, ни дна им чтоб, ни покрышки. А еще. Есть у меня мысль одна. Про корзинку, пеленку и одеялко. А вдруг я из благородных, чем судьба не шутит. А еще… а вдруг я… это… прынц! Гы!!! А что? Император-то старый к нам иногда того, говорят, захаживал. А на пеленке – я точно знаю, вензеляк был. Он у меня оторванный схован в нужном месте. Вот!