На главную страницу Лоис М.Буджолд

Интервью Саффорда Льюиса с Лоис М. Буджолд

Опубликовано в сборнике изд-ва АСТ "Комарра. Вселенная Майлза"
оригинал (с) NESFA Press, "DreamWeaver's Dillema", 1996.

Answers. © Черезова Т.Д., перевод с английского, 2000.

Это эссе возникло из двух телефонных интервью с Лоис от 11 и 27 июля 1995 года. Готовясь к нему, я отправил ей семь страниц с вопросами. Я отредактировал и реорганизовал наш разговор и исключил посторонние моменты - в первую очередь мои вопросы и замечания. Если временами фразы кажутся неловкими, прошу винить в этом меня. Все, что осталось от моей роли, набрано другим шрифтом, таким, как этот. Сафорд Льюис.

В эссе, которые здесь собраны, вы мимоходом упоминаете о семье и карьере вашего отца. Принимая во внимание практику того времени, я заключаю, что ваша мать, вероятно, была 'факультетской женой' и растила вас и ваших братьев. Расскажите, пожалуйста, какая была ваша мать?

Моя мать и сейчас жива и здорова. Ей восемьдесят четыре года, и она живет в собственной квартире. Мои отношения с ней складывались более сложно, чем с отцом. Я была одной из тех девочек-подростков, которые не ладят с матерями. Она очень старалась превратить меня в нечто такое, чем я не была. Я не следовала 'сценарию', но она очень много для меня сделала. К.С. Льюис как-то заметил, что мужчины более склонны уважать права человека, а женщины более склонны оказывать услуги. Это очень подходит к моим родителям. Мой отец был гораздо более склонен уважать индивидуальность людей, а моя мать была гораздо - гораздо! - более склонна что-то для них делать. Она была очень деятельной, так что я делала множество самых разных вещей благодаря чисто физической поддержке, которую я от нее получала. Одному Богу известно, сколько часов она стояла и дожидалась меня, пока я училась ездить верхом.

Когда я родилась, моя мать уже собиралась вернуться к учебе. Ей так и не удалось окончить университет. У нее была пара фальстартов, а когда родился третий ребенок, она вообще отказалась от этих планов. В какой-то момент она увлеклась живописью. Мне все время казалось, что она вот-вот начнет учиться, но этого так и не произошло. В ней таятся какие-то неиспользованные способности: один раз она упомянула о том, что мечтала стать архитектором, а потом решила, что просто в ней говорил инстинкт домохозяйки, мечтающей о собственном доме. Но мне кажется, что это не так, что она действительно хотела стать архитектором.

Не думаю, чтобы у нее было много возможностей реализовать свой потенциал в ту эпоху, когда она росла, но ее жизнь сложилась удачно. Для обоих моих родителей их жизнь стала самостоятельным шагом вперед. Они оба родом из Питтсбурга. Отец моего отца был управляющим складом. Ему пришлось бросить школу, чтобы помогать семье, потому что его отец умер совсем молодым. Поэтому он так и не закончил образование, но некоторые из его старших братьев смогли это сделать и стали инженерами. Мой отец выбрался из Питтсбурга периода Великой депрессии благодаря стипендии и перед самым началом Второй мировой войны попал в Калифорнийский технологический.

У него были потрясающие преподаватели. В тот момент там работали все ведущие ученые: Оппенгеймер, Карл Андерсон... Его докторский диплом подписан Робертом Милликеном.

Тем самым Милликеном, знаменитым экспериментатором!

Вот какой у нас в семье был фон. И именно там я, конечно, приобрела вкус к научной фантастике: будучи выпускником Калтеха, мой отец читал 'Аналог' (тогда он назывался Astounding - 'Удивительное') и другие издания. В пятидесятые и начале шестидесятых, когда я только начинала читать взрослые книги, именно такая литература была у нас дома.

Моя мать не понимала, как это может быть хоть чем-то полезно. В ее понимании это было совершенно бессмысленным занятием, поэтому я все время слышала: 'Почему ты целый день сидишь и читаешь эту глупую научную фантастику? Неужели нельзя почитать что-нибудь полезное, историю или еще что-нибудь?' Кажется, до нее только сейчас постепенно начинает доходить ~ с таким опозданием, - что в этом искусстве все-таки есть нечто полезное, раз я зарабатываю им себе на жизнь. Поскольку моему отцу такие книги нравились, это было для меня достаточной рекомендацией, и ничто не могло убедить меня в том, что это не первоклассная литература. Моя мать вообще не очень хорошо воспринимает художественную литературу, а уж научная фантастика была для нее совершенно непонятной.

Я пережила несколько уроков игры на фортепиано, но серьезно не занималась. Скоро стало очевидно, что это - пустая трата денег, и поскольку моя мать была женщиной экономной, уроки музыки прекратились. Музыкальных способностей у меня нет вообще. Мне просто этого не дано. Учить меня музыке было совершенно бесполезно: я ничего не усваивала.

У меня был пони. Когда мне было года четыре, мы переехали в городское предместье. Теперь там все покрыто асфальтом. (И мое детство - тоже.) Чуть дальше по дороге, примерно в четверти мили от нас, был клуб верховой езды, а рядом с ним - ферма, на которой старый джентльмен, вышедший на покой, держал пони. Это стало для меня настоящим магнитом. Со временем мне удалось вымолить себе пони, так что я ездила верхом на пони со второго по седьмой класс. Мы держали пони на ферме Эймора Богена. Это был очень приятный период моей жизни. Я тогда этого не ценила, потому что мне он казался нормальным. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было удивительно здорово: поля, по которым можно ездить верхом, возможность одной уходить на целый день в хозяйственные постройки. Я сама заботилась о моем пони, мыла его шампунем, готовясь к соревнованиям по верховой езде, которые устраивали в клубе. Это было ужасно весело.

Я проводила много времени на свежем воздухе, я делала что-то совершенно самостоятельно. На этих соревнованиях у меня появился вкус к конкуренции. В какой-то степени все это формировало характер. И конечно, я использую всю эту конноспортивную науку. Мне даже удалось пристроить ее в научную фантастику.

Ездила верхом только я одна. В моей семье у каждого был свой собственный способ передвижения. Мой старший брат увлекся полетами и получил лицензию пилота-планериста в 14 лет. Он все еще участвует в соревнованиях. По правде говоря, я совсем недавно виделась с ним: он возвращался домой с соревнований планеристов в Юте, или Нью-Мексико, или еще где-то рядом с Техасом. Это по-прежнему его любимое занятие. У него было недостаточно хорошее зрение, чтобы стать профессиональным пилотом, а иначе он, по-моему, выбрал бы именно эту профессию.

Моего среднего брата заинтересовали поезда. В подвале у него была огромная игрушечная железная дорога. Куда бы мы ни приезжали, он обязательно отправлялся фотографировать депо. Поезда - это классно! Я помню, как в очень раннем детстве мы всей семьей отправлялись в поездки для любителей железных дорог. В нашей семье хобби детей получали всяческую поддержку. Нам предоставляли транспорт и давали все необходимые разрешения. В моей семье можно было делать то, что вас интересует. Я считала, что это совершенно нормально. Сначала я увлекалась лошадьми, а от лошадей перешла прямо к научной фантастике: от Маргариты Генри прямо к Роберту Хайнлайну.

Мои братья на шесть и восемь лет старше меня. Мне кажется, что мое рождение не было запланированным, но мои родители были рады появлению девочки после двух мальчиков. Между мной и братьями такая разница в возрасте, что мы принадлежим почти к разным поколениям. Я окончила школу в 1967 году и оказалась в высшей школе в самые неудачные годы - с 1968-го по 1972-й. Мои братья к тому времени уже окончили колледж и завершили свое обучение прежде, чем дела пошли совсем странно. Так что у меня с ними почти конфликт отцов и детей.

У одного брата сейчас три сына, а у второго - сын и дочь. Но к тому времени, как у них появились дети, они уже переехали в другие штаты, так что у меня с моими племянниками и племянницей мало контактов. Мы живем в разных штатах, только изредка навещаем друг друга по праздникам. Этого мало, чтобы сложились какие-нибудь отношения.

Оба мои брата учились в университете штата Огайо, поскольку там преподавал папа. Они еще застали консервативную эпоху футбола, а в мои университетские годы уже был запах слезоточивого газа по утрам. В 1971 году на территории университетского городка были отряды национальной гвардии. Мне особенно запомнился случай, когда в 11 часов утра наступил большой перерыв между занятиями, а они решили, что начался бунт, и провели атаку слезоточивым газом.

Те годы были очень сложным периодом. Для человека вроде меня, без четкого понимания того, чего хочется добиться в жизни, университетское образование оказалось пустой тратой времени. Я постоянно меняла специализацию. Не знаю, много ли у вас знакомых, которым подходила бы такая характеристика, но я подозреваю, что немало. Сколько специализаций? Ну, шесть, кажется. Я ни на одной не задержалась подолгу.

Та, которой я занималась дольше всего, - биология. Оглядываясь назад, я вижу, что самым полезным мероприятием периода биологической специализации была шестинедельная исследовательская поездка в Восточную Африку (если говорить о том, что нам разрешалось делать в юности). В тот момент я очень увлеклась живой природой и фотографией, так что в результате вернулась с восемью сотнями слайдов с жуками. Это была интереснейшая поездка.

Ландшафт Восточной Африки после переработки превратился 9 ландшафт планеты в 'Осколках чести'. Когда я села писать свой первый роман, именно это было у меня в голове. Шестиноги были чем-то вроде гиен. Жуки... Ну, в Восточной Африке полно всяких жуков. А вот шары-вампиры - это было весело.

Мне удалось избежать огромных объемов образования. В старших классах нас заставляли читать Диккенса. Но я поняла, что Шекспир - это здорово, прежде чем мы добрались до него в школе. Я помню, как обнаружила, что Шекспир - это здорово: в пятнадцать лет я попала на спектакль Королевского шекспировского театра. Это случилось (кстати, о том, что нам разрешали делать родители), когда мне было пятнадцать, а моему брату двадцать один. И мы путешествовали по Англии автостопом.

А было так. Мои родители запланировали поездку в Европу. Папа должен был участвовать в научно-технической конференции в Париже, и они собирались освободить себе все лето, чтобы проехаться по Европе в автомобиле. Мой брат, который всегда отличался умением выжимать из денег максимум и заключать выгодные сделки, приобрел более дешевый авиабилет, по которому мог попасть за океан на три недели раньше. Я исхитрилась прицепиться к нему, и нам разрешили отправиться в Европу вдвоем, а потом встретиться с родителями в Париже. Брат пытался тратить в день не больше пяти долларов, в результате чего мы порой оказывались в довольно странных местах.

Наверное, это были последние годы, когда молодежь могла в относительной безопасности путешествовать автостопом, как это сделали мы. Но на третий вечер нашего пребывания в Англии мы оказались в Стратфорде и чисто случайно забрели на спектакль Королевского шекспировского театра. Мы попали на 'Бесплодные усилия любви'. Я была ошеломлена. И с тех пор я знала, что Шекспир - это великолепно, потому что я сама это видела. Это было настоящее откровение.

Недели странствий по Англии были очень интересными. Франция доставила гораздо меньше удовольствия. Мы проехали на машине по Германии. Родители навестили каких-то друзей в Рейтлингене (это в двадцати милях к югу от Штутгарта и примерно в восьми милях к востоку от Тюбингена), а брат потом отправился на север: в его школе по обмену в течение года училась девушка из Финляндии. Так что он отправился в Хельсинки, чтобы встретиться с ней, и в конце концов автостопом проехал вдоль всего Полярного круга и вернулся домой через Норвегию.

Мы с родителями поехали на машине на юг, в Италию, и помимо прочего день провели в Венеции, которая тоже упоминается в моем романе. Многие из впечатлений позднее принесли свои плоды, хотя и очень странным и косвенным образом. Мое первое и единственное знакомство с Италией состоялось именно тогда.

Ах эти три недели в Англии! Далеко не все родители разрешают своим пятнадцатилетним дочерям такое. Я не случайно стала такой, как я есть. Это произошло благодаря тому, что мне позволяли расти так, как это удавалось очень немногим.

В юности - между 1968-м и 1971 годами - у меня был период 'фанатства'. Я тогда работала в книжном магазине. Это была чуть ли не первая моя работа - в перерыве между школой и университетом. Я еще не знала тогда, чем хочу заниматься, и устроилась в книжный отдел большого универмага в центре Коламбуса. Я не очень подхожу для работы по найму. Писательство мне удается гораздо лучше. Я проработала всего пару месяцев, до пред-рождественского наплыва покупателей.

В магазин зашел один человек из местной группы любителей научной фантастики, мы с ним разговорились у отдела фантастики, и он пригласил меня на очередную встречу. Помню, что встреча проходила в подвале у Рона Миллера. Там присутствовал Боб Хиллис, который интересовался военной историей и выглядел практически так же, как он выглядит сейчас, Дэррол Пардоу, аспирант университета штата Огайо, и Ллойд Кропп, учившийся на последнем курсе того же университета. Позже я познакомилась с Бобом и Бетти Гейнсами. Там оказалось двадцать парней и я. Но, увы, мне было тогда девятнадцать, и я так и не смогла воспользоваться этим преимуществом. Все пропало даром. Вот так я и вошла в круг активных любителей фантастики и побывала на нескольких слетах штатов.

Свой первый фэн-журнал я выпустила на мимеографе Джона Эйотта. Рон Миллер сделал художественное оформление для нашего с Лиллиан Стюарт (ныне Карл) фэн-журнала 'Звездный путь'. Вышел один выпуск. Теперь это редкость и имеет только исторический интерес. Однако забавно вспоминать, как все мы, творцы-младенцы, начинали пробовать свои силы.

Лиллиан позже стала писать фэнтези, потом любовно-приключенческие романы, а сейчас переходит на детективы, Рон Миллер позже стал прекрасным профессиональным художником. Ллойд Кропп тоже публиковался. Сейчас фэн-журналы, по-моему, меньше ориентированы на рассказы и иллюстрации. Теперь там в основном письма, эссе, статьи. Кажется, что для начинающих талантов стало меньше места. По-моему, в какой-то период фэн-журналы были питомником для начинающих писателей.

Все идет циклично. В начале 60-х был период, когда в фэн-журналах было больше писем и эссе. Все либо возвращается на круги своя, либо становится разнообразнее. Фэн-журнал NESFA 'Proper Boskonian' ('Настоящий босконец') публикует художественную прозу. NESFA также проводит конкурс рассказов, направленный именно на то, чтобы помочь начинающим писателям.

Мне кажется, что для любительского искусства осталось слишком мало места. Проблема художников, певцов и других любителей в том, что при широком распространении прекрасных репродукций, CD, музыки и радио конкурировать всегда приходится с лучшими в мире. Слушатели всегда могут поставить CD или открыть книгу и прочесть нечто самое лучшее. Подмастерью бывает очень трудно приобрести тот опыт, который необходим, чтобы стать мастером.

Перед тем как я стала профессиональным писателем, я успела побывать любителем и немного представляла себе, каким должен быть этикет. По-моему, я ориентировалась гораздо лучше, чем те писатели, которые начинают публиковаться, никогда не попробовав фэнства: им гораздо труднее адаптироваться.

Я снова начала ездить на встречи примерно в 1984 году, за пару лет до того, как мне удалось опубликоваться. Я пыталась наладить контакты и найти кого-то, кто прочел бы мои вещи. Мне встречались в основном новые люди, но первым, кого я встретила - буквально в дверях, - оказался Боб Гейне, которого я помнила еще по прошлым временам. Он, Боб Хиллис и Бетти Гейне снова ввели меня в общество.

С большинством моих друзей в Мэрион я познакомилась именно на этих встречах - иначе нам бы просто не встретиться. Мы не работали вместе и вообще никак не сталкивались. Единственным местом, где мы могли с ними познакомиться, оказался Коламбус. Именно там я познакомилась с Уэсом Метцем, Р. Дж. Бикингом и Лори Холденраном. Барбара Гомф по-прежнему живет в Мэрион и работает в 'Уолденбукс'. Благодаря встречам у меня появился круг знакомых, который иначе никак не мог появиться. Мне фэнство нравится. Это может быть полезным тем людям, которые в остальных случаях с трудом завязывают знакомства. Мне знакомства были нужны - и тусовки мне их обеспечили. Так что у меня к ним самое хорошее отношение.

С тех пор как я включилась в систему, я оказываюсь в самых неожиданных местах. Теперь я стараюсь принимать участие во встречах в разных уголках страны, выбирая те из них, где организаторы присылают дополнительные авиабилеты, чтобы можно было брать с собой детей. Но встреча в Коламбусе, штат Огайо, остается для меня родной, и я бываю там каждый год. А что до других... Ну, когда вас приглашают куда-то в качестве почетной гостьи, то они обычно не повторяют приглашение на следующий год.

Мэрион, штат Огайо, имеет свои преимущества и недостатки. Если бы в нем был большой колледж, а не Большая тюрьма, в нем, наверное, было бы очень приятно жить. Он немного простоват. Там было хорошо, пока дети были маленькие, но теперь, когда они стали подростками, им стало невероятно скучно. Возможностей заработать там очень мало. Мы переехали туда из-за бывшей работы моего бывшего мужа примерно в 1980 году, попали в рейгановскую депрессию примерно в 1982 году - и работы npocто не стало.

Мы купили дом в Мэрион и не смогли его продать и уехать. Выплаты по закладным подскочили до небес, количество рабочих мест уменьшилось, так что с точки зрения недвижимости все застыло. Мы там застряли. Это оказалась экономическая черная дыра, и выбраться оттуда мы не могли. Вот почему я начала писать: потому что не могла найти работу. У нас как раз родился второй ребенок, и глупо было нанимать няньку к четырехлетнему и годовалому ребенку, чтобы получать минимальную заработную плату. Затрат оказалось бы больше, чем доходов, так что мне необходимо было сидеть дома, быть домохозяйкой и прозябать в бедности. Спустя какое-то время это стало очень неприятно.

Так что я начала писать от отчаяния. Лиллиан Стюарт Карл, которую я часто упоминаю в моих биографиях, начала писать снова (мы писали вместе, когда учились в старших классах школы). Она начала с любительских журналов, а затем продала несколько рассказов в профессиональные издания и начала работать над романом. Моя жизнь в тот период стала очень унылой. Я общалась преимущественно с родителями детей, которые были ровесниками моих детей и жили в нашем квартале на Спенсер-стрит, что весьма сузило мои горизонты. Однако я по-прежнему переписывалась с Лиллиан, которая жила в Далласе. Мне пришло в голову, что если она это может, то могу и я: в конце концов, мы же занимались этим вместе.

Так что я начала писать повесть и отправила ее Лиллиан на отзыв, а она переслала ее Патрисии Рид в Миннеаполис. Та прислала мне чудесное письмо на четырнадцати страницах с комментариями по поводу моей повести: она включена в этот томик. Это повесть, где действуют Чалмис и Эниас ('Плетельщица снов'). Боюсь, что она осталась в первоначальном виде. Но это - небольшой кусочек моей истории.

'Плетельщица снов' была первой моей взрослой попыткой создать литературное произведение - до этого я писала только в школе и университете. Мое творчество прямо связано с невозможностью уехать из Мэрион, отсутствием денег и работы и желанием заняться чем-то, для чего не понадобится нанимать няньку.

Эту повесть мне возвращали несколько раз, с очень милыми отказами. Это стало для меня достаточным поощрением. Затем я взялась за роман. Это получилось лучше. По-моему, роман - это естественный для меня масштаб.

В течение этих лет я писала в самых разных местах. Сначала я работала тогда, когда дети спали днем. Потом они, конечно, выросли и спать днем перестали. В тот момент я писала первые варианты от руки, еще не приобретя текстовый процессор. Первые полтора романа были затем напечатаны на той видавшей виды пишущей машинке, на которой я печатала свои студенческие работы. Вообше-то 'Осколки чести' были начаты в общей тетради на спирали, но вскоре я перешла на тетради со сменными блоками. Писала я карандашом. Так я могла носить свою работу куда угодно. Я брала ее в публичную библиотеку нашего городка, потому что только там мне удавалось поработать в тишине. Я сдавалась и нанимала няньку или уходила из дому в те часы, когда мой муж был дома, урывая себе рабочие часы в библиотеке.

Я написала три романа, прежде чем мне удалось продать хоть что-то. Так что с того момента, как я начала писать в 1982 году, и до осени 1985 года я получала за этот труд ноль долларов, если не считать одного рассказа, который у меня взяли в журнале 'Твилайт зоун Мэгэзин'. Я не уверена, что близкие верили в перспективность моего занятия. Отец купил мне мой первый текстовый процессор (Coleco Adam, представляете?), так что именно от него я получила реальную поддержку. Он и сам был писателем и техническим редактором (300 статей и 17 патентов), так что, думаю, он разбирался в этом процессе немного лучше, чем остальные мои родственники. Однако они в достаточной мере старались мне не мешать, так что я могла работать.

Мой муж по большей части относился к моему писательству нейтрально. Он не был против. В меня не то чтобы особо верили, но мне содействовали. Итак, до окончания 'В свободном падении' я писала в библиотеке. А потом примерно в тот момент, когда я начала 'Братья по оружию', мой младший ребенок пошел в школу. И во время уроков я смогла работать дома. С тех пор я всегда работаю дома. Я сижу либо на крыльце, либо у себя в спальне, или - иногда - в гостиной. Мне было трудно найти то место, где бы я могла остаться одна.

Только в последние два года я смогла работать непосредственно на компьютере - просто потому, что прежде у меня не было для этого места. Я слишком мало оставалась дома одна. Прошлым летом я купила крошечный столик для компьютера, который поставила у себя в спальне рядом с туалетным столиком. Когда я опускаю на нем доску, то у меня получается открыть дверцу встроенного шкафа. Это приятно: у меня наконец появилась комната с дверью, которую я могу закрыть.

До этого мой компьютер стоял в дальнем углу столовой, смежной с гостиной. Работать мне удавалось только тогда, когда дома никого не было, что было достаточно сложно устроить. Я могла отвечать на письма и делать еще какие-то мелочи, пока дети смотрели телевизор, но я не могла в этот момент набирать на компьютере черновой вариант. Переместив компьютер к себе в спальню, я смогла перейти от блокнотов непосредственно к компьютерному набору именно благодаря тому, что у меня появилось крошечное личное пространство - пусть даже совсем маленькое. А когда я переехала в Миннеаполис, то получила отдельный кабинет! Собственная комната! Совсем как в эссе Виргинии Вульф!

В Мэрион 'хвастливая полка' находилась в столовой. Теперь она у меня в кабинете. Это нечто вроде архива. Я обнаружила, что хранение этих материалов не только питает мое 'я', но и оказывается полезным. Всегда можно снять книгу с полки и посмотреть, когда именно была первая публикация, уточнить информацию по авторским правам и так далее. Это бывает очень кстати. У меня выстроены все первые издания: 'Истон пресс', 'Баэн' в бумажных переплетах, все немецкие, испанские итальянские издания... Так что я уже заполнила две полки и перешла на третью. Там есть много разного, включая выпуски журнала 'Аналог', в которых мои вещи публиковались частями.

Когда я получила мою первую премию 'Небьюла', какое-то время я держала ее на полочке над кухонной мойкой, а не на каминной доске, потому что так я могла чаще ее видеть. Конечно, на нее при этом попадала вода, что было обидно. Когда я получила первую премию 'Хьюго', то она над мойкой не поместилась, так что я перенесла их на камин, установив в красивой симметрии.

В самом начале моей писательской карьеры мне регулярно писал один джентльмен (увы, он уже умер), живший в Ньюарке, Огайо: семидесятишестилетний отставной сержант по имени Джон Конлон. Он прочел мои вещи, и какое-то время мы поддерживали переписку. Он прислал мне фотографию каминной доски Пола Андерсона, нацарапав на обратной стороне 'Космопорт Пола Андерсона'. Это действительно выглядело похоже! Там стоял целый лес космических кораблей, 'Небьюл' и вещей, которые я даже опознать не могла. Они были поставлены вплотную друг к другу. Это дало мне некий объект для честолюбивых стремлений. Да! Я хочу камин, как у Пола Андерсона. В тот момент это казалось мне недостижимым, но теперь, когда я смотрю на свою каминную доску, то думаю: 'Ого, я уже близко'. Даже страшно становится.

Признание требует некоторого количества времени. Вам надо писать достаточно долго, чтобы вас открыли. Именно так работает процесс присвоения премий. Механизм не рассчитан на мгновенный успех. Время от времени появляется кто-то вроде Уильяма Гибсона. Но обычно для того, чтобы попасть на рынок, требуется больше времени. 1986 год - год моих первых публикаций - был годом Орсона Скотта Карда. Он набирал ускорение в течение всего предыдущего десятилетия - и наконец достиг этой точки. То был год, когда он пожал плоды своих трудов.

Мне понадобился сходный пробег для того, чтобы набрать нужное ускорение. Со временем пришло признание. Мне кажется, что даже в то время я не выбрала бы 'Игру форов' в качестве моей любимой книги, заслуживающей премии 'Хьюго'. Однако плохих 'Хьюго' не существует. Я была очень рада, когда на следующий год премию получил 'Барраяр'. И поклонники фантастики чертовски неплохо понимают что к чему: они не всегда выбирают правильную книгу, но всегда выбирают правильного автора. По-моему, в процессе номинации на 'Хьюго' признание получают те, кто этого заслуживает. Со временем все становится на свои места.

Любимая книга со временем меняется. Обычно любишь ту книгу, которую пишешь, или ту, которая только что вышла. При этом чувство перемещается на каждое новое произведение - именно так оно становится достаточно интересным для того, чтобы его захотелось создать. С точки зрения автора этот список постоянно меняется. Моя самая-самая любимая книга - это, наверное, та, которую я еще не написала. 'Танец отражений' идет впереди по очень личным причинам, но это может измениться. Так уж обстоят дела: то, над чем вы работали в последнее время, и становится вашим любимым детищем.

Меня приглашали принять участие в написании и 'Звездного пути', и 'Звездных войн', но я отказалась. Не из-за того, что считала это ниже своего писательского достоинства, а просто потому, что я пишу изнутри наружу и не могу писать снаружи вовнутрь. Я не могу принимать участие в проектах 'общей Вселенной', потому что мои сюжеты рождаются по-другому. Вселенная - это последнее, что я создаю, и она создается так, чтобы подходить к сюжету и персонажам. Так что когда начинаешь со Вселенной, то для меня все идет задом наперед. Мне хотелось бы стать наемным писателем, только я этого не умею. Я очень их уважаю. По-моему, очень трудно охватывать умом нечто не-свое и усваивать это настолько, чтобы создавать нечто творческое. Мне кажется, что это намного труднее, чем многие думают.

Было время, когда я была бы счастлива написать роман для серии 'Звездный путь', но это было давно, и тогда меня никто не приглашал. И теперь, когда приглашают, я это уже переросла. Я предпочитаю заниматься чем-то своим. И занимаюсь. Это похоже на те грустные романтические истории, когда два корабля проходят мимо друг друга в ночи. Я упустила свою возможность стать автором 'Звездного пути'.

У меня нет типичного рабочего расписания, потому что работа - это редкое счастье, и мне не всегда удается устроить все так, чтобы оно ко мне пришло. Я не пишу ежедневно. И очень об этом жалею. Но возьмем, к примеру, зимний период, когда дети ходят в школу. Они встают утром и уходят, а я встаю и заправляюсь кофе. Если я была на подъеме, то, возможно, накануне вечером сделала набросок. Я обнаружила, что мое творчество идет стадиями. И я научилась делать наброски частью процесса. Я делаю записи в блокноте - карандашом, от руки - какой-то сцены или нескольких сцен, над которыми работаю.

Я набрасываю и набрасываю, слоями. Я начинаю с самого приблизительного наброска: вот последовательность событий следующих трех глав. Тогда вот эти три эпизода должны составить первую главу - или что-то около того. Иногда эпизоды растут иди ужимаются, и в конце концов я начинаю переставлять их из главы в главу. Потом мне удается поймать группы эпизодов, которые, похоже, получаются как раз длиной в одну главу. Я сужаю фокус и начинаю прорабатывать ее - эпизод за эпизодом. Моя основная рабочая единица - это всегда эпизод. Когда я действительно сажусь работать за компьютер, то мой набросок состоит из того эпизода, над которым я в этот момент работаю.

Я расписываю и разрабатываю куски диалогов ц накануне вечером сижу в постели и придумываю, что эти люди будут говорить друг другу и в каком порядке расположатся их реплики. Все это превращается в маленькие записки. На следующее утро я сяду с этими записочками за компьютер и попытаюсь превратить их в цельный и динамичный эпизод, у которого есть начало, середина и конец. Иногда за один раз мне удается создать целый эпизод, а иногда он растягивается на пару дней.

Теперь я совсем избаловалась. Я работаю большими кусками. Раньше мне приходилось прерываться чуть ли не после каждого абзаца, потому что мое время было гораздо более разорвано. Теперь мне удается сесть и проработать несколько часов кряду. Это - настоящая роскошь. В конце концов у меня получается вся группа эпизодов. В какой-то момент я ощущаю, что подошла к концу главы, и попадаю на ту самую строчку, когда можно сказать: 'Ага! Вот оно! Именно на этой строчке и можно удачно остановиться. Давай остановимся здесь'. После этого я распечатываю главу, и она попадает к моим пробным читателям.

Я беру распечатку главы и читаю ее в моей писательской группе, проверяю ее на нескольких друзьях' включая Лиллиан и Пэт. У нас уже много лет работает писательский семинар по почте. Глава обсуждается, покрывается пометками - и отправляется ждать в записные книжки. Когда книга закончена, я возвращаюсь обратно и стараюсь внести изменения и поправки во все то, что вызывало замечания у моих пробных читателей, стараюсь принять во внимание их возражения. И это станет тем вариантом, который я отправлю в издательство 'Баэн букс'.

К тому времени, как рукопись попадет в издательство, ее уже прочитывают несколько человек, помимо меня самой, так что обычно редакторская правка не очень травмирует. Время от времени они высказывают какие-то пожелания - например, усилить службу безопасности злодеев. Обычно правка происходит на макроуровне. Микроредактированием они не занимаются. Это работает. Я вношу изменения, которые рекомендует редакция (что обычно не требует особых трудов), и в результате получается окончательный вариант книги. В следующий раз я вижу его уже в виде верстки.

С именами всегда бывает очень трудно. Я над ними работаю. Я пролистываю телефонные справочники. Я разглядываю фирменные названия на продуктах в холодильнике и пытаюсь их трансформировать. Я брожу по дому и бормочу себе под нос: 'Как мне назвать этих ребят?' На протяжении половины эпизода они могут называться 'X', пока я не найду нужных имен. Я ужасно сожалею о своей системе форов и о том, как я ее устроила, потому что, если мне хочется написать роман, действие которого происходит на Барраяре, очень много фамилий должно начинаться с приставки 'Фор', так что разобраться в них становится почти невозможно. Мне приходится находить способы ограничений на эти имена, чтобы они все не превратились в Фор-как-их-там.

Диалоги относятся к тем вещам, для которых мне необходимо вдохновение. Мне надо, чтобы я могла сесть и представить себе происходящее, мысленно услышать все эти разговоры. Только тогда я могу записать то, что они говорят. Это не происходит на уровне логического мышления. Значительную часть повествования можно выполнить логически: 'Ладно, если идет драка, то они должны сделать то-то, такое-то физическое действие должно последовать за таким-то...' И для этого вдохновение не требуется. Но для диалога, похоже, нужно нечто большее. Он возникает где-то в подсознании, и для этого необходимы определенные условия. Вот одна из тех причин, по которой я расписываю и режиссирую диалоги. Если я запустила мысленный диалог, успела его ухватить и записать, почувствовала его динамику, тогда я могу сесть и написать эпизод целиком, со всеми 'он сказал' и 'она ответила'. Только тогда я вставляю все ярлычки, жесты, мимику и тому подобное.

Диалог очень близок к пьесе или сценарию. Это очень динамичная форма действия. И очень тонкая. Интонации и странные вещи, которые люди произносят, могут изменить ход событий. Это очень непросто. Это самая сложная часть для написания и требует наибольших усилий и напряжения всех способностей. Я делаю несколько заходов, прежде чем мне удается записать все в нужном порядке, расположить все удачные моменты, которые я придумала, так, чтобы они плавно перетекали один в другой.

Иногда персонажи выдают какую-то фразу или поступок, которые я не планировала. Это просто падает на страницу - и привет. Так получается гораздо лучше. Я ужасно люблю, когда что-то приходит непосредственно из подсознания. При этом почти всегда результат бывает прекрасный. Та часть моего ума, которая занимается писательством, имеет нелинейный характер, хотя само написание проходит через линейный процесс и текст записывается строчка за строчкой. Но по существу это нечто глобальное, сложное и хаотичное, возникающее словно из ниоткуда, но на самом деле вовсе не из ниоткуда. По-моему, очень прав Марвин Мински с его ментальной моделью различных актеров, которые удаляются, перерабатывают, генерируют нечто - и время от времени представляют свои результаты основному потоку. Он - человек очень сообразительный. Сознание людей работает нелинейно. Все обстоит гораздо сложнее, интереснее и забавнее.

После научной фантастики мой самый любимый жанр - детектив. Я всегда читала научную фантастику, фэнтези и детективы: рассказы с Шерлоком Холмсом, романы Дороти Сэйерс... Главным образом это были британские детективы. Я так никогда и не полюбила жесткие детективы, а вот британский вариант обожала. Конфликт интеллекта с силами тьмы, а-ля Шерлок Холмс. Почему-то это имеет особую притягательность - не только для меня, но и для многих других людей в нашей культуре. Видимо, именно поэтому этот жанр пользуется такой популярностью. Я мыслю категориями детектива. Он стал частью моей внутренней среды. Именно такие сюжеты я считаю занимательными. Так что, когда я сажусь писать занимательную историю, я обращаюсь к тому, что сама считаю занимательным. А это определенно детектив.

Мне надо рассказать вам кое-что о той стилизации под Шерлока Холмса, которую вы у меня выманили для этой книги. Это было единственное, что я написала после университета, но до начала своей писательской карьеры. Тогда я работала в университетской больнице. (Кстати, я должна извиниться за то, что последней пары страниц там, кажется, нет. У меня сохранилась только плохая фотокопия, оригинал давно потерян, и я была совершенно не в состоянии вспомнить, чем же я все это закончила. А этот год был у меня настолько безумно занятым, что я не могла даже пытаться хоть чем-то залатать эту дыру). Но этот кусок научил меня одной очень важной вещи относительно писательства - возможно, самой важной. И это не имеет никакого отношения к процессу писания или к чему-то, что я когда-нибудь слышала на занятиях по литературе.

Я писала этот фрагмент от руки, во время перерывов на работе и дома, потом печатала на машинке. А потом возникла насущная - и постоянная проблема найти кого-то - кого угодно! - кто бы согласился это прочитать. В тот момент я работала в отделении глазной хирургии, но я разговорилась с пациентом, который забрел к нам с другого этажа. Я заметила его за чтением книг в пестрых мягких обложках - это были вестерны, но все же достаточно близкий жанр. И я спросила, не согласится ли он прочесть мое произведение. Чтобы понять остальную часть этого рассказа, вам следует сейчас прочесть пару абзацев из начала того рассказа. Прочли? Ну ладно. Он прочел первую страницу, положил ее и ушел.

И я с опозданием вспомнила, что он пришел из онкологического отделения, где проходил лечение по поводу очень тяжелой формы рака. Я готова была сгореть от стыда. В своем желании быть прочитанной я даже не задумалась о том, кто именно это сделает, и о том, что это может причинить ему ненамеренную, но сильную боль.

Нет, писатель не может отвечать за то, как именно их произведение будет интерпретировать некий псих, но я с тех пор всегда помнила о том, что писательство и чтение - это две стороны одного процесса. Для каждого мяча есть ворота, для каждой мелодии - ухо, для каждой пули - цель, которая истекает болью и кричит. Писательство - это занятие обжигающее.

Это было началом моего постепенно значительно углубившегося понимания того, в какой степени читатели завершают то, что я делаю, насколько они мне нужны и почему я испытываю почти непреодолимую потребность, выражаясь словами Шекспира, 'лишь усладить, не причинив вреда'. Я ни за какие деньги не стала бы критиком.

Оглядываясь назад, я вижу, что читала классику типа Марка Твена и Александра Дюма, но в основном сосредоточивалась на своих любимых жанрах. Для меня литература с большой буквы никогда не была чем-то близким. Это не совпадает с моим представлением о том, что можно читать ради удовольствия, что люди готовы покупать. Такая литература практически находится вне моего опыта. Так что я склонна писать то, что читала: детективы, научную фантастику, фэнтези, историю, конечно (и в больших количествах). Нехудожественную литературу я почти не читала - например, описания реальных преступлений. То, что закладывается на входе, то и получаем на выходе. О да - еще книги о любви. Я открыла для себя эти книг довольно поздно. Я начала читать любовные романы, когда мне было уже за двадцать. Ну и готова признаться, что читала несколько романов Генри Джеймса.

Я не знаю, откуда у меня берутся военные образы и метафоры. Когда я училась в старших классах, то в течение шести недель была в гражданской авиаохране, но это длилось недолго. Я немного читала военную историю. Первое, что меня подтолкнуло в этом направлении, - это 'Лоуренс Аравийский'. Этот фильм вышел на экраны, когда мы с Лиллиан только начали учиться в старших классах. Мы смотрели его семь раз. И я немедленно прочитала 'Семь столпов мудрости'. В мои пятнадцать лет эта книга была мне совершенно не по зубам, но я ее все равно прочла. Это - одна из тех книг, которые я перечитываю каждые десять лет, потому что она постоянно меняется.

В школе я интересовалась и Второй мировой войной - возможно, этот интерес был вызван телевизионными шоу, которые мне понравились. Я помню, как смотрела 'Поединок' и 'Самый психованный корабль в армии'. И конечно, в то время шло множество фильмов про войну. Я много читала о концентрационных лагерях, и впоследствии это выразилось в повести 'Границы бесконечности', когда я написала собственную историю о лагере для военнопленных.

В подростковом возрасте я читала в основном приключенческую научную фантастику, так что произошел импринтинг. Среди первых прочитанных мной вещей были рассказы Флэндри, а также ранние произведения Хайнлайна, Азимова (детективы с Дэнилом Оливо - 'Стальные пещеры' и 'Открытое солнце'). Кстати, об уважении к научной фантастике как к жанру: эти два романа Азимова мне нравились больше всего, гораздо больше, чем трилогия 'Основание'. Те вещи, которые печатал журнал 'Аналог' в начале 60-х годов, были в то время моей главной радостью.

По правде говоря, я начала писать, вспоминая все 'приключения' конца 50-х - начала 60-х, до начала 'Новой волны'. Я обошла стороной практически всю 'Новую волну': этот период пришелся примерно на то время, когда я перестала читать фантастику. Тому было множество причин, но так или иначе я успела привязаться именно к научной фантастике начала 60-х (и, конечно, 40-х и 50-х, которая по-прежнему оставалась на библиотечных полках). Так что я действительно засела на довольно раннем периоде.

Я пропустила 70-е и начало 80-х годов, потому что в этот период я читала все остальное, все те вещи, которые, по мнению матери, мне следовало читать раньше. В тот момент я играла в догонялки и читала все, начиная с 'Исповеди Блаженного Августина' и кончая Джорджеттой Хейер. Казалось бы, влияние Джорджетты Хейер должно ощущаться во всем - но только в том случае, если вы читали достаточно ее произведений, чтобы это ощутить. Такой элемент романтики всегда присутствует.

Я сошла с дистанции на мрачной литературности. Это - не то, что мне нравилось и что мне хотелось бы воспроизвести или воссоздать для нового поколения читателей. Я возвращаюсь к чему-то более старому, яркому и светлому, но пропущенному через ощущения моей жизни, которая прошла через несколько неожиданных поворотов и придала моему искусству несколько неожиданных направлений. Невозможно вернуться до того уровня неосознанности, который был вам доступен в 1964 году.

Я выбрала русский, французский, британский и греческий фон для Барраяра чисто случайно. Я работала над 'Осколками чести', и писательство все еще было для меня хобби. Эйрел Форкосиган возник в законченном виде и начал генерировать вокруг себя мир. Вот вам пример сконцентрированности на персонаже! На самом деле центром моей Вселенной является Эйрел Форкосиган, потому что у меня возник этот персонаж и мне надо было его объяснить. Кто он? Как он попал туда, где находится?

Он прилетел с некой планеты, так что эта планета должна иметь определенную историю, в результате которой возникла определенная культура, чтобы произвести такого человека. Я начала с Эйрела и, двигаясь обратно, разработала историю Барраяра. У нас был очень мрачный и страдающий готический герой, так что мне надо было объяснить его себе и читателю, так что он должен был стать продуктом своей культуры и истории. Почему я выбрала русскую основу? Не знаю, право. Просто в тот момент это показалось мне удачной идеей. В ней есть нечто печальное. В тот момент между США и Россией существовала довольно сильная напряженность, а мне нужно было нечто угрожающее, так что я придала ему это качество. Когда Корделия пыталась понять, кто сжег ее базовый лагерь, она упомянула трех или четырех других врагов. А это оказался Эйрел.

Культуры Барраяра, Беты и прочих стали результатом прочитанного и моего понимания истории. У барраярцев европейская культура: они имеют русские, британские, греческие и французские корни, но с точки зрения истории и формы их культуры они основаны на Японии периода Мэйдзи. У них был свой период изоляции, у них развилась своя военная каста, они тоже пережили очень болезненный новый контакт с внешним миром. Именно так развивалась история Барраяра. Правда, Япония не переживала вторжения, а Барраяр - пережил, что придало ему более русский характер. В Россию вторгались несколько раз и со всевозможных сторон. Это стало сочетанием историй двух стран, Японии и России, с разнообразными и порой логичными последствиями - не всегда похвальными, но логичными. Главная идея барраярской культуры возникла именно оттуда.

'Фор' - это просто интересно звучащий слог, который упал из моей головы прямо на страницу. Он немного напоминает немецкое 'фон', так что в нем есть нечто аристократическое. Для меня эта приставка также ассоциируется со словами 'война' и 'воин', а мрачно-милитаристский тон показался мне уместным. Позже я узнала, что по-русски этот слог созвучен слову 'вор', но аристократические роды обычно возникают именно так.

Я начинала писать с довольно туманным представлением о том, как устроена моя аристократия. Система развивалась постепенно, поэтому я не всегда соблюдаю точность. Я уверена, что те, кому нравится придираться к титулам моих аристократов, могут найти поводы для придирок. Немного поразмыслив, я решила, что у аристократов на Барраяре будет только один титул - граф. И он возникнет не из древнего титула, а из бухгалтерского термина 'графа'. Они будут первыми сборщиками налогов централизованного правительства и вообще представителями власти. По мере развития истории они приобретают другие политические обязанности. Сын графа тоже граф, а его жена - графиня. Другие дети получают титул лорда. Наследник графа пользуется своей фамилией: он лорд Форкосиган, если он наследник графа Форкосигана. Все, кто не является наследниками графа, прибавляют титул лорда или леди к имени. Наследник графа будет лорд плюс фамилия, а его жена - леди плюс фамилия. Думаю, что третье поколение вообще не имеет титула.

Проблема мутаций на Барраяре началась с первыми поселенцами. Это - проблема изоляции. У них не было такой медицины, которая могла бы справляться с мутациями. Их технологии деградировали слишком быстро, чтобы проводить генетическую коррекцию. Они остались бы с теми дефектами, которые получили с генофондом, если бы не были готовы избавиться от них на, так сказать, соматическом уровне. На них воздействовали различные мутагенные факторы. Там, безусловно, были токсины, возможно - радиация. Я не углублялась в историю Барраяра настолько, чтобы знать все подробности. А если я когда-нибудь это сделаю, то у меня будет немалый выбор факторов, которые могли бы обусловить высокий уровень мутаций у населения. Возможных причин множество. Все, начиная с аллергий на местную флору и фауну и кончая естественным спектром солнечного излучения и дополнительного облучения в процессе колонизации. Выбирайте сами - причин может быть сколько угодно. Я не вдавалась в конкретизацию, поскольку, если мне когда-нибудь захочется написать еще одно произведение, мне хочется иметь право выбора.

Корделия могла бы вернуться в Колонию Бета между 'Осколками чести' и более поздним периодом жизни Майлза. Это был бы тщательно охраняемый визит на государственном уровне. Она не могла бы путешествовать как частное лицо - как ей того хотелось бы. Я полагаю, что в какой-то момент по прошествии пяти-шести лет после ее эмиграции на Барраяр с юридическими аспектами разобрались. И потом - она перестала быть гражданкой Беты, она стала барраярской подданной. По этому поводу юристам тоже пришлось спорить пару лет. У Майлза - двойное гражданство. Я не уверена, что это работает в обе стороны. По-моему, бетанцы признают двойное гражданство, но не уверена, что это делают барраярцы. Колония Бета понимает разнообразие, Барраяр ему сопротивляется.

Я понятия не имею, что произошло с командором Кавилло после 'Игры форов'. Она может появиться снова, если понадобится, - а может и не появиться. После 'Памяти' Майлз пойдет в несколько новом направлении, и я пока точно не знаю, каковы здесь возможности. Пока перспективы самые широкие. Кавилло - это один из многих незакрытых мотивов в моей Вселенной. Они присутствуют в каждой книге.

Мне кажется, что на Эскобаре ощущается сильное испанское влияние - Испании или Латинской Америки, - как с этнической точки зрения, так и с культурной. Если не считать этого, мы видели там слишком мало, чтобы что-то утверждать с определенностью. В этой Вселенной нет чистых колоний. К тому времени, как открыты п-в-туннели, все уже порядком перемешалось. На Земле практически не осталось чистых наций, из которых можно было бы черпать ресурсы. Так что мы получаем колонии, которые в основном европейские, или в основном латиноамериканские, или в основном арабские, но там присутствуют примеси других генотипов.

Цетаганда также имела восточные образцы. Меня очень интересовала Хэйанская Япония, период высокого развития культуры в девятом веке, в который, помимо прочего, был написан первый роман - женщиной, Мурасаки Сикибу. Это 'Гэндзи-моногатари', классика японской литературы. Меня интересовала эта культура, как и культура Китая того же периода и более позднего периода последних маньчжуров (конец XIX и начало XX веков). Я почерпнула оттуда некоторые идеи государственного устройства и культуры, которые соединились с очень прогрессивными идеями генной инженерии и мыслями о том, как люди будут жить в условиях технологического воспроизводства. Все это соединилось в моем сознании и дало плоды в виде цетагандийцев, у которых есть высокоразвитая культура, иерархическое общество, - и все это, если заглянуть дальше поверхностного блеска, имеет чисто биологическое объяснение. Все это соединилось, чтобы дать Цетаганду.

Создавать цетагандийцев было забавно, потому что до какого-то времени я давала их в виде очень неполного и эскизного наброска. Когда же я принялась за сюжет, который разворачивался непосредственно на Цетаганде, мне захотелось вырваться из своих собственных рамок. Мне хотелось разрушить те ожидания, которые уже сформировались у моих читателей. Хорошо: когда мы по-настоящему узнаем эту культуру, то какой она оказывается? Потому что все всегда оказывается не таким, как кажется на первый взгляд. Было забавно углубиться в цетагандийское общество и показать, как оно действует и почему оно совершенно не похоже на то, что все ожидали увидеть.

Я твердо верю в то, что не следует делать того, что от вас ожидают. Человек всегда ошибается и никогда не видит полной картины. Ошибки всегда интересны. Интересны в двух смыслах - в смысле старинного китайского проклятия и в смысле вежливой реакции в центральных штатах Америки. В этом районе США всякий раз, когда вам демонстрируют нечто совершенно ужасное, а вежливость не позволяет вам так и сказать, вы восклицаете: 'О! Как интересно!' Это - сочетание обоих этих вещей.

Мое краткое описание Архипелага Джексона состоит в том, что его, вероятно, заселили космические пираты. Там нет правительства. Все утверждают, что хотели бы жить в мире без правительства. Ну так вот вам мир без правительства. Ну, как он вам нравится? Вот мое понимание Архипелага Джексона. Это - вариант. Каковы все возможные варианты человеческого общества? Ну, давайте возьмем мир без правительства и посмотрим, во что он превратится. А он превращается в сборище клановых корпораций, которые позволяют себе все, что у них проходит. Это - интересное место. Можно неплохо устроить свою жизнь на Архипелаге Джексона, если вы сообразительный и везучий. И безжалостный.

Кто-то должен выпекать булочки, выращивать кофе и выполнять повседневную работу. Никакое общество не может существовать без множества людей, занимающихся повседневной работой. Может быть, они объединяются в ассоциации, чтобы не дать себя затоптать. По-моему, главный вопрос на Архипелаге Джексона звучит так: связаны ли вы с каким-то домом, который готов вас обслуживать и защищать, или вы - бездомный? Мне кажется, что люмпены на Архипелаге Джексона - это люди, которые по какой-то причине не связаны должным образом с каким-то из домов и не имеют своего 'защищенного' места в обществе. Но я не занималась серьезным анализом Архипелага Джексона. Если бы я написала какую-то вещь об Архипелаге Джексона, в которой рассматривалось именно это, мы, наверное, узнали бы о подобных деталях гораздо больше.

Если место действия какого-нибудь моего будущего романа будет именно IBM, то мы сможем рассмотреть какие-то новые аспект этого общества. У каждого общества есть тысячи самых разных аспектов, которые можно исследовать в одном романе. А я уже упоминала о нескольких планерах и миллионах и миллиардах людей; таким образом, количество сюжетов становится просто астрономическим, даже не выходя за рамки времени Майлза. А ведь можно исследовать еще десять тысяч лет возможной хронологии!

Бел Торн и бетанские гермафродиты просто взялись ниоткуда. Это показалось мне весьма очевидной, легкой и ранней генетической программой. Гермафродиты существуют в реальности. Это - нечто такое, что творит сама природа. Существуют люди, которые рождаются с двумя полами или с полом, который оказывается где-то между двумя полюсами спектра мужчина - женщина. В настоящее время идут тихие споры относительно детей, которые рождаются без явно выраженных признаков пола. Обычно врачи выбирают для них один из полов, проводится хирургическое и гормональное лечение, и в результате тот или иной пол закрепляется. Иногда врачи ошибаются. Некая женщина-врач, которая ведет исследования по этому вопросу, утверждает, что этим людям следует предоставить возможность быть тем, чем они родились. От них не следует требовать выбора пола, им не следует силой навязывать пол.

О подобных явлениях в настоящее время редко приходится слышать, потому что они исправляются путем медицинского вмешательства. Раньше они встречались чаще. Например, в Древнем Риме таких новорожденных считали отмеченными богами. Их будущее было обеспечено: они становились жрецами, им поклонялись. В 'Сатириконе' описывается похищение гермафродитов из святилища и о том, как из этого следуют всяческие неприятности. Мне это просто показалось простым и легким видом генной инженерии, результатом которой становится новый вид человеческого существа. Во Вселенной Майлза вместо инопланетян мы будем иметь десять тысяч лет всевозможной генной инженерии, которая приведет к взрывному росту особенностей человеческих существ, разбросанных по галактике. В течение жизни немногих поколений, начиная с периода до рождения Майлза и далее, инопланетянами станем мы сами. Мы станем разнообразными производными существами, и это будет происходить очень быстро, поскольку мы обойдем нормальные темпы эволюции и ускорим ее за счет технологий.

Преимущества брака между двумя гермафродитами заключаются в том, что они понимают общие для них проблемы взаимоотношений с окружающим миром моносексуальных существ. Мне представляется, что они не будут согнаны в гетто, но будут иметь тенденцию объединяться друг с другом. Полагаю, их задумали в качестве решения проблемы неравенства мужчин и женщин. По первоначальному замыслу все должны были стать гермафродитами, потому что это будет популярно. Так не случилось. Дело заглохло. Кто-то в какой-то момент решил, что это - хорошая мысль, и вот мы имеем всех потомков этих созданий, у которых не было иного выхода. Однако теперь они живут неплохо, можете не беспокоиться, и им нравится быть такими человеческими существами, какие они есть.

Несколько неудачных экспериментов послужат уроком. Любой закон существует потому, что кто-то пытался что-то сделать, и получилось очень плохо. По мере проведения все новых генетических экспериментов будут создаваться все новые и новые законы, которые должны решать возникающие при этом проблемы. Эти законы в разных обществах будут иметь разную форму, обусловленную историей того или иного общества. Будет множество законов и множество различных путей управления технологией и ее плодами.

Человек, подвергшийся воздействию генной инженерии в детстве, это единственный человек, не имеющий права голоса. Родители могут делать выбор за своих детей, но самим детям принимать решения обычно не дают. По мере развития технологии определенно станет возможной ретрогенная инженерия. Я не говорила, существовала ли она уже во времена Майлза. Это морально-этическая проблема: меняете ли вы себя, или меняете кого-то без их согласия.

На Земле, как мы видим в 'Игре форов', поднялся уровень моря. Дамба не подпускает море к Лондону, как это сейчас происходит в Голландии. Во время прилива уровень моря становится настолько выше уровня воды в Темзе, что ее приходится перекачивать. Так я представляю себе происходящее. При нормальном положении уровень моря достаточно низок, чтобы река текла как обычно, но при высоком приливе река разливается. Я не сомневаюсь в том, что у инженера-гидравлика это вызвало бы множество возражений.

Основной принцип заключается в том, чтобы удерживать воды, так сказать. Основной принцип научной фантастики таков: если вы не можете говорить точно, говорите неопределенно. Мне кажется, что я говорю достаточно туманно, так что те, кто разбирается в вопросе, могут должным образом заполнить пропуски, а кто не разбирается - сделают все кое-как, но их это не будет волновать, поскольку их это не волнует.

Если бы я писала книгу о человеке, который работает инженером-гидравликом, который должен был бы обеспечивать работу дамбы и спасать город, мне пришлось бы углубиться в технические детали, потому что рассказ будет именно об этом. Тогда такие детали были бы уместными. Но читателям не нужна лишняя технология, описанная в мельчайших подробностях, потому что они и так ею сыты. Единственная технология, которая должна описываться подробно, это та, на которой основан сюжет. В этом случае дамба была только фоном, а рассказ шел совсем о другом. Конфликт происходил на первом плане. Вы получаете небольшой импульс, достаточно неопределенное описание, чтобы мысленно создать необходимый фон. Вы не изучаете его, если вам не надо ничего с ним делать.

Именно это было признаком того, что в 'Метеорологе' основной кризис не будет иметь отношения к погоде: вы не описали технологию достаточно подробно, чтобы читатель заинтересовался драмой предсказания погоды.

Вот именно. Рассказ был не о прогнозе погоды. Он был о власти и о том, что у Майлза проблемы с людьми, которые обладают большей властью, нежели он сам. Метеорология была, в сущности, фоном. А на переднем плане находился конфликт между Майлзом и Метцовым, причем это конфликт на этическом и личностном уровне.

Майлз, кажется, должен стать техником. У него есть для этого мозги. У техника есть еще одно преимущество: если у вас есть мозги, а у остальных - нет, то остальные к вам не пристают, чтобы вы не сделали с ними чего-нибудь ужасного. Место техника подразумевает власть, как знает каждый, кому приходилось ползать на брюхе перед человеком, который может устранить неполадки в вашем компьютере. Их надо задабривать. Место техника очевидно подходило для Майлза - вот только его личность была для этого не приспособлена.

Вот так у вас и получается сюжет. Вы берете персонаж и делаете с ним все самое ужасное, что только для него можно придумать. Это должно проистекать из характера персонажа. Самое плохое для персонажа А не будет самым плохим для персонажа В. У В будут совсем другие личные фобии, которые уведут сюжет в совершенно ином направлении. Так что сюжет становится чем-то вроде скальпеля для персонажа, прижизненным вскрытием, с помощью которого вы забираетесь ему внутрь, рассматриваете его потроха и смотрите, из чего он сделан. Порой это бывает жестоко.

'Осколки чести' и другие романтические истории, написанные именно так, когда в них препарируются два главных персонажа и демонстрируются друг другу, являются самыми удачными романтическими историями. Персонажи узнают друг друга гораздо лучше, чем это обычно бывает.

К концу книги Эйрел и Корделия узнали друг о друге очень многое - и читатели тоже. Это - исследование характеров. Исследование характеров является достойной целью романа. Это цель не единственная, но определенно достойная. 'Осколки чести' - это преимущественно исследование характеров. В 'Танце отражений' характеры исследуются максимально. Это - книга о том, что происходит у Марка в голове. Так можно коротко охарактеризовать эту книгу.

'Танец отражений' о том, как быть тем, кто ты есть. Я могу описать ее тематически как расширенное размышление о вопросах личности. Главным образом это происходит через Марка, но вторичный сюжет также служит этой цели. Второстепенные персонажи, такие, как группа Дюрона и два брата, Фелл и Риоваль, также имеют отношение к этому вопросу. Айвен - тоже его часть. Эта книга гораздо более структурирована, чем все остальные мои произведения, но по большей части это было сделано подсознательно. Какой-нибудь психолог или литературовед могут получить немало удовольствия, пытаясь проследить положение всех конструкционных элементов, деталей и подпорок.

Читатель должен проникнуть глубже поверхностного слоя, потому что при этом роман представляет собой динамичное приключение. И если вы будете читать его слишком быстро и не доберетесь до других уровней, то пропустите то, что движет героями. Все глубинные слои вполне можно не заметить. Честно говоря, меня это тревожит.

Книга - это не сюжет. Книга - это персонажи и тема. Сюжет нужен только как каркас, на котором все это можно укрепить.

Не существует обязательного порядка, в котором я решаю, как развиваются события или какие изменения претерпят персонажи. Тут работает постоянная обратная связь. У меня бывает некое представление о том, что я буду делать с сюжетом. Иногда я знаю, какого эмоционального результата хочу добиться, и создаю сюжет так, чтобы его достигнуть. Это почти равносильно работе на уровне темы. Это обычно получается и обычно приносит глубокое удовлетворение. Иногда у меня задумана некая последовательность действий, а эмоциональные последствия становятся для меня сюрпризом. Эмоциональный или симфонический рисунок романа - это шаблон, который я стремлюсь создать. Поступки, сюжет создаются так, чтобы они сочетались с этой последовательностью эмоций, развития, тем, полной взлетов и спадов.

'Какую самую ужасную вещь мы можем сделать с Майлзом на этот раз?' - это чудесный источник сюжетов. Повествование может иметь в своем центре либо сюжет, либо персонаж. Оба варианта могут быть удачными. Обычно повествование, сконцентрировавшееся на сюжете, позволяет представить несколько точек зрения. При этом вы перескакиваете от персонажа к персонажу - туда, где происходят наиболее интересные события. Так что вы следуете сюжетной линии, и это служит основой повествования.

Если повествование концентрируется на персонаже, вы сосредоточиваетесь на человеке. Там, где находится этот человек, там и идет повествование. При этом оно ведется с одной точки зрения. Большинство книг о Майлзе имеют одну точку зрения, потому что повествование обычно следует за Майлзом. Приключения придумываются для того, чтобы продемонстрировать персонаж, а не персонаж - чтобы продемонстрировать приключения. Мне самой кажется, что при этом создается гораздо более органичная и эмоционально действенная смесь.

Я писала и другим способом. 'Этан с планеты Эйтос' гораздо больше концентрировался на сюжете, 'Кольца духов' - тоже. Итак, писать можно как угодно, но я обычно сосредоточиваюсь на персонажах, и именно поэтому повествование обычно ведется с одной точки зрения: оно следует за персонажем и тем, что происходит с ним в ходе развития сюжета.

С самого начала, когда я еще только писала 'Осколки чести', когда я еще не задумала историю Майлза, я уже знала, что у Эйрела и Корделии будет сын-инвалид. Это согласовывалось с их положением. Что было бы самым ужасным, что можно устроить для этих людей? Именно это. Дадим им наследника, который не укладывается в барраярские нормы, и посмотрим, что получится. И Ботари тут пригодился. Первая сцена, которую я придумала для 'Ученика воина' - та самая песчинка, вокруг которой начинает расти жемчужина, - это была гибель Ботари. Она стала первым эпизодом, который я себе представила: Майлз и Ботари окажутся где-то далеко от дома, и Ботари погибнет, защищая Майлза. Ботари играл в этой книге очень важную роль, хотя и отодвинулся куда-то в сторону, когда накопились другие вещи. Но на самом деле в центре 'Ученика воина' была именно эта история: Майлз и Ботари. И название за 'Учеником воина' закрепилось очень рано. Идея сюжета пришла из 'Ученика волшебника': молодой человек обнаруживает, что может заварить кашу круче, чем удается расхлебать. Иногда вещи имеют очень странный источник. Порой вы знаете этот источник, а иногда нет. А иногда знаете, но не хотите никому в этом признаваться.

Майлз очень живой. Я им весьма довольна. А еще он - персонаж переходный. Он находится в патриархальной культуре со старомодными рыцарскими ценностями, которым он старается соответствовать. Но одновременно он же - 'чуткая личность'. Его мать родом с Колонии Бета, а Колония Бета похожа на Южную Калифорнию, доведенную до крайности. Ну, может, теперь уже и не Южная Калифорния: к старости она становится странной и эксцентричной. Но Бета очень 'политически корректна', очень либеральна, однако в ней присутствуют некие скрытые ограничения. Майлз - это пробный камень для всех, кто мучается с нашей собственной меняющейся культурой.

Это - метафорический уровень моих книг. Барраяр - это мы. Это культура, которая за очень короткое время пережила мучительные перемены. И это, конечно, относится ко всему двадцатому веку. Вот почему научная фантастика - это литература двадцатого века. Это - единственный литературный жанр, который в метафорической форме решает основную проблему нашего времени. Эта проблема состоит в ошеломляющих и стремительных переменах - слишком стремительных для обычных людей, которые привыкли к гораздо более медленному темпу изменений. Именно этим научная фантастика притягивает читателей двадцатого века: она - про наши проблемы. Барраяр - это типичное для двадцатого века место, где люди стремительно перешли из прошлого в будущее и ощущают этот переход как весьма болезненный. Интересный, но болезненный.

Две фотографии из архива издателя: его собственный отец на сборах армии в 30-х годах верхом на лошади и еще одна, сделанная спустя 25 лет: он в летном костюме и готовится сесть в кабину реактивного истребителя.

Меня довольно быстро начали переводить. И это идет очень недурно. Один мой рассказ переведен даже на китайский язык! Это - потому что я человек жалостливый. Молодой джентльмен из Китая учился по обмену на факультете экономики в университете Дэйтона и оказался на научно-фантастической конференции, где присутствовала и я. Он спросил, не пожертвую ли я что-нибудь для их еще не ставшего на ноги журнала фантастики. И я подарила ему рассказ в обмен на несколько экземпляров журнала. Так меня представили китайским читателям. А у меня в подвале лежит несколько экземпляров 'Последствий' на китайском. Ошеломляет.

Я выбрала 'Последствия' за краткость. Три маленьких рассказа издательства Putnam были забавные, но мне кажется, что 'Последствия' в большей степени соответствуют основным моим произведениям. По ним легче ощутить, что собой представляют рассказы о Форкосигане. Но это зависит от качества перевода, а этого мне никогда не оценить. Я никогда не узнаю, что люди черпают из этих крошечных закорючек на странице, когда они их прочитывают.

Мне не приходили письма от заграничных почитателей. Я не знаю, попадают ли они к переводчикам, или их просто не пишут, но непосредственной обратной связи у меня никогда не было. Кое-что я узнаю из компьютерных сетей. Время от времени мне присылают компьютерные распечатки, и я вижу какие-то разговоры, но большинство этих людей все равно читают мои книги по-английски. Я получила-таки одно письмо из Владивостока, но и в этом случае его отправитель читал мои книги по-английски: на русский их в тот момент еще не перевели. Мне было бы интересно получить какие-то отзывы из бывшего Советского Союза.

Издатели переводов не делают заявок на что-то конкретное. Похоже, они закупают все оптом. Не знаю, прочитывают ли они книги, или покупают их просто по списку. Я написала предисловие к русскому изданию 'Осколков чести' и 'Ученику воина', которые издаются одним томом. Это первая вещь, которая вышла у меня в переводе на русский.

Я не сталкивалась с проблемой 'Орудия дьявола', потому что, похоже, никто из этих людей не читал моих книг и не слышал о моем существовании. Обычно я попадаю под огонь в рамках жанра. Кому-то хотелось бы, чтобы мои книги были иными. Им не нравятся приключения, они хотят видеть мрачные картины общества будущего, или, может быть, их устроила бы некая фокусировка на технике. Им хотелось бы, чтобы мои книги были какими-то иными, больше соответствовали их вкусам. С подобными людьми я время от времени сталкиваюсь, и они бывают недовольны. Книга должна была бы быть какой-то другой. Тут ничего нельзя поделать - можно только попытаться угадать, какого именно писателя им хотелось бы читать, и тактично указать им нужное направление: идите и почитайте такого-то, это вам может понравиться.

Больше всего подготовительной работы мне потребовалось для книги 'Кольца духов', потому что там действие происходит, в сущности, в историческом контексте, хотя это история слегка измененного Ренессанса. Прежде чем начать писать эту книгу, я проделала такую же исследовательскую работу, какую потребовал бы любовно-исторический роман. Так что моя самая тщательно проработанная книга это вообще не научная фантастика, а фэнтези. Что касается остальных книг, то некоторые также потребовали предварительной подготовки, в частности, 'В свободном падении'. Я специально задалась целью написать произведение в стиле журнала 'Аналог', чтобы запихнуть в него как можно больше техники и настоящей науки. И мне действительно потом удалось пристроить роман в 'Аналог'. Я доказала себе, что действительно способна сделать и такое.

Я выяснила, что наилучший способ подготовки - это беседы со знающими людьми. Они могут рассказать вам самое интересное. Они поделятся с вами эпизодами, которые вам даже в голову не придет разыскивать, - и вы можете их украсть! Мне доставили огромное удовольствие те личные контакты, которые мне потребовались при подготовке 'В свободном падении'. Большинство книг про Майлза не требуют большой подготовки. Повествование концентрируется на персонаже, так что все создается по ходу дела, в соответствии с требованиями сюжета. Мне не нужно проводить глубоких технических исследований для книг про Майлза, потому что большинство из них основаны не на технических моментах. Главное в них - это характеристики персонажей, или этика, или еще что-то в том же духе. Я владею неким объемом знаний в области биологии и пользуюсь ими. Но я совсем не обязательно проверяю их по справочникам.

В момент написания 'Осколков чести' я не знала всех подробностей 'Барраяра'. Когда я писала 'Осколки чести', то вырвалась за пределы концовки. Это был мой первый роман, и я не очень четко представляла себе композицию и вообще то, что я делала. Персонажи просыпались на следующий день, и история продолжалась! Я нашла конец 'Осколков чести', остановившись на том, что написала, и вернувшись назад, чтобы найти самое удачное место для концовки, которое не тянуло бы за собой следующую историю. Когда я остановилась в 1983 году в конце рукописи книги (которая в тот момент называлась 'Зеркала': название 'Осколки чести' возникло уже в процессе публикации), то я была уже на эпизоде восьмой главы 'Барраяра', в которой Корделия разговаривает с доктором Ваагеном и они решают, что прерывание беременности не обязательно и что вместо этого они попробуют перенести плод в маточный репликатор. Я сознавала, что предстоят еще новые проблемы и что Корделия будет в них участвовать, но я не представляла себе, как будут дальше развиваться события.

Шесть лет спустя я поднялась на чердак, просмотрела все эти материалы и поняла, что здесь у меня есть начало романа. То, что я отрезала от 'Осколков чести', на самом деле оказалось началом следующей книги (и именно поэтому я отрезала его именно в этом месте), и мне следовало взяться за окончание этой второй истории. У меня была масса материала, относящегося к началу 'Барраяра', так что я вернулась обратно и свела все воедино.

Мое представление о том, как должен развиваться сюжет дальше, сильно отличалось от первоначального. Хотя я уже представила себе, как капитан Негри вываливается из флайера и умирает на лужайке перед сельским особняком Форкосиганов. Этот эпизод был в моем воображении, но на страницах его еще не было. Так что когда я писала 'Барраяр', я взяла все прежние наброски, разобрала их на части и по мере необходимости вставила новые эпизоды, используя при этом как можно больше старых. Так что в некотором отношении можно сказать, что премию 'Хьюго' я получила за свой первый роман. Но только в определенном смысле. Шесть лет спустя 'Барраяр' получился гораздо более удачной книгой, нежели он был бы, если бы я попыталась его написать сразу после 'Осколков чести'. На порядок более удачной. Сюжет развивался совсем по-другому и во многом неожиданно для меня, и я была очень довольна тем, какой получилась эта книга.

В тот момент я планировала написать что-то после 'Колец духов', в том же историческом контексте. Возможно, я возьму кое-какие идеи и пойду в ином направлении, а не буду продолжать описывать историю тех же персонажей. Возможно, я возьму замкнутый мир города-государства наподобие Венеции и пойду от этого. Это даст мне больше свободы действий и задаст повествованию иную тональность. В историческим произведении присутствует нечто мрачное, если вы честно следуете времени: в прежних исторических периодах было мало веселого, особенно для женщин. Я могла бы получить мир в более светлых тонах, если бы освободилась от исторических моделей или по крайней мере не следовала бы им слишком рабски и преданно. Это была бы гораздо более жизнерадостная и легкая фэнтези.

В 'Кольцах духов' я опустила эти гадкие моменты. Мы на них просто не смотрим. По правде говоря, именно так сейчас принято поступать. Это интересная морально-этическая проблема. Где границы в прошлом и пространстве, после которых просто уже нельзя позволить себе сопереживание? Потому что если распространить его слишком далеко в пространство и прошлое, то всегда можно набрать столько ужасов, что груз станет непосильно тяжелым. Каждый где-то проводит границу. Вопрос в том, где именно вы ее проводите. Что находится внутри - только вы сам, или вас волнует ваши соседи, или весь ваш народ, или вся планета? С моей точки зрения морально несостоятельны те, кто тревожится о всей планете и при этом не делает ничего, кроме защиты своей собственной шкуры. Это - показная добродетель.

Мой собственный подход к причинам и следствиям в истории с математической точки зрения весьма хаотичен. Имеются глубинные причины, которые слишком медленны для того, чтобы поддаваться измерению, но при этом они имеют наглядные результаты (вы помните ту историю с крылом бабочки), так что если вы внесете даже самое небольшое изменение, в конечном итоге могут воспоследовать изменения громадные. Фантазийная часть заключается как раз в предположении, что вы можете вносить любые изменения и при этом не получать совершенно иной мир. Это похоже на жульничество - создавать Нечто близкое к нашей истории и в то же время допускать какие-то отличия.

Мне не хотелось прибегать к обычному волшебству. Мне хотелось вернуться к реальным историческим корням и сделать, чтобы волшебство работало именно так, как это представляли себе люди того времени. А потому я прочитала кое-какие исторические повествования. В 'Автобиографии' Бенвенуто Челлини есть интереснейший отрывок, в котором он рассказывает о том, как пошел с несколькими людьми творить заклинание, вызывающее демона. Читая его, я все еще пытаюсь разобраться, кто там кого разыграл. Им удалось перепугать себя до полусмерти. Так что существуют представления о том, как действовало волшебство. Конечно, они считали, что волшебство творится как по волшебству. Я очень быстро обнаружила, что современному читателю требуется, чтобы волшебство творилось в соответствии с законами физики. Им хочется, чтобы волшебство работало логично, им нужны причины и следствия, им нужен принцип сохранения материи и энергии. Чтобы убедить читателя двадцатого века в том, что волшебство реально, необходимо волшебство, похожее на физику. Они не хотят, чтобы волшебство творилось как по волшебству, что ужасно досадно, поскольку отрезало меня от исторической модели. Так что в конце концов у меня получилась некая смесь того, каким было волшебство в представлении людей того времени, и того, каким оно стало в представлении читателей нашего времени: некий гибрид.

Бенвенуто Челлини был законченным эгоистом. По-моему, он был близок к тому, чтобы его можно было считать социопатом, - но все же не дошел до этой крайности. Он придерживался правил своего времени, которые совершенно непохожи на наши. Кое-какие из его поступков, когда о них слышишь, заставляют просто открыть рот - как у зрителя, который смотрит 'Весну для Гитлера' в 'Режиссерах'. Хорошая книга.

'Кольца духов' имели три источника. Первый толчок я получила, познакомившись с некой диссертацией ['The Grateful Dead, the History of a Folk Story' ('Благодарные мертвецы: история народного рассказа'), Gordon Hall Gerould, B. Litt. (Oxon.). Published for the Folk-Lore Society by David Nutt, 57-59 Long Acre, London, 1908.]. Остальные два - это 'Автобиография' Бенвенуто Челлини и 'De Re Metallica'. Диссертация содержалась в томике, доставшемся мне по наследству. Там рассматривается история о благодарных мертвецах. Я описала ее в послесловии к 'Кольцам духов', а ее ускоренная версия звучит так: некий молодой человек отправляется искать счастья и сталкивается с ситуацией, когда тело должника оставлено непогребенным до тех пор, пока долги не будут уплачены. Он отдает свои запасы и закапывает беднягу, а сам отправляется на дальнейшие приключения, в которых ему помогает благодарный призрак мертвеца. Существует пятьдесят различных вариантов. Рассказ соединяется с другими народными преданиями, и его можно обнаружить в двадцати странах на протяжении двадцати веков. Это один из основных традиционных сюжетов, по популярности следующий за тем, где юноша встречает девушку. Подобные истории сохраняют привлекательность для самых разных культур и самых разных времен. Я прочла сухие версии рассказов, изложенные суровым академическим стилем, и сразу же вспомнила волшебные сказки. А потом решила, что попробую написать свое повествование в том же духе.

Я обдумывала различные способы того, как это можно сделать. Событие могло разворачиваться в любой исторический период. Можно было бы написать сотню разных книг на одну и ту же основную тему, включая криогенный вариант, при котором кого-то замораживают, а затем размораживают в результате благородного поступка (или наоборот). Я уже использовала эту тему в 'Танце отражений', так что, наверное, убила для себя такую возможность. Под воздействием Челлини и книги о мертвецах я в конце концов остановилась на конце пятнадцатого века. Еще один источник, который вошел в мою книгу, - это 'De Re Metallica' Агриколы (это латинский псевдоним немца по имени Георг Бауэр, а по-немецки это слово означает 'фермер', как и латинское слово 'agricola').

Бауэр был ученым-металлургом в Германии шестнадцатого века и считался авторитетом в вопросах горной добычи и выплавки металлов в том виде, какими они были до открытия Периодической системы элементов. Все делалось по рецептам, по заведенному порядку, методом проб и ошибок. Существовало множество неверных теорий о том, почему все происходит так, как происходит. Это было основой. Это было началом. Очень интересно сравнивать Агриколу и Челлини. В каждой книге ощущается человек, который ее написал. Если бы Агрикола жил сегодня, у него был бы в кармане электрошок и калькулятор: этакий незаметный технарь. Но его книга целиком посвящена его науке, а он прячется за материалом. Он там присутствует, но скрыто, тогда как Челлини постоянно выставляет себя напоказ, он в своей 'Автобиографии' центральная фигура.

Агрикола явно был предшественником современного инженера. Поскольку я написала Просперо Бенефорте с Челлини (приблизительно таким, каким Челлини представляет себя, но немного подчищенным, чтобы не так шокировать читателя), то прототип Тейра Окса, молодого рудокопа, это Агрикола, каким его можно увидеть через его текст: явно серьезный, умный и порядочный человек. Так что я взяла своих персонажей из этих двух источников. Интересно, что кобольды пришли от Агриколы. Где-то в середине его книги есть сноска на тему о кобольдах. Это - цитата, взятая из одной из других книг, написанных тем же Агриколой: описание кобольдов - таких, в которых верили немецкие рудокопы в то время.

Кобольды не принадлежность жанра фэнтези. Они пришли из исторического источника. Они - то, в существование чего люди в то время верили. Так что я сделала их немного пологичнее - и получила своих кобольдов. Удивительно, что именно может послужить источником идей, когда читаешь исторические повествования: примечания! Обязательно надо читать примечания - никогда не знаешь, что именно там найдешь. В этом случае я нашла кобольдов. Мне понравилось собирать материал для этой книги. Мне бы хотелось написать еще что-то в том же духе. Посмотрим. Сейчас я еще не знаю, в каком направлении отправлюсь дальше.

Моя хронология для предыстории барраярской вселенной подразумевает, что в двадцать первом веке или, может быть, в начале двадцать второго были сделаны первые усилия по межзвездной колонизации и были отправлены первые корабли. Это были не совсем 'корабли поколений': они добирались до цели примерно лет двадцать. Были сделаны попытки колонизовать пару ближайших звездных систем. 'Ближайшие' значило на расстоянии сорока световых лет от Земли. Одной из таких колоний была Колония Альфа, которая казалась биологически многообещающей, но полностью провалилась. Второй была Колония Бета в унылой пустыне, казавшейся гораздо менее многообещающей. На ней люди жили так, словно зарывали свои космические корабли в землю. Но как это ни странно, это предприятие оказалось гораздо более успешным. Колонию Бета заселяли из США.

Затем в конце двадцать первого - начале двадцать второго века произошла катастрофа, после которой некоторое время всем было не до космических дел. Не то чтобы после первичной колонизации поддерживался какой-то контакт с поселениями. Колония Бета на какое-то время оказалась отрезанной от Земли, но свои технологии не потеряла. Наступила пауза, а потом были открыты скачки через п-в-туннели, и исследования пошли взрывообразно во всех направлениях, однако п-в-туннель к Колонии Бета был открыт не сразу. И когда туда наконец добрались, то оказалось, что дорога от Земли к Колонии Бета идет очень непрямо. Я не вдаюсь в астрономические подробности. Те люди, которые разбираются в астрономии, могут заполнить пробелы правильными данными, а те, кто не разбирается, могут этим не затрудняться. Пусть читатель сам выполняет эту работу или не выполняет - как ему заблагорассудится.

В результате катастрофы был стерт с лица Земли Кливленд и, возможно, несколько других городов, которые я не люблю, а потом вывел Америку из числа стран, занимающихся колонизацией космоса. Так что Колония Бета действительно была потомком США, а остальные системы заселялись более смешанными мировыми культурами. Не то чтобы в США изначально не было смешанной культуры. Вот что происходило до открытия п-в-туннелей. Чалмис Дюбауэр из 'Плетельщицы снов' - это предок того Дюбауэра, который фигурирует в 'Осколках чести'.

Когда произошла катастрофа, один корабль отправился, чтобы попытаться установить контакт с Землей и посмотреть, что случилось. Его отправили обратно, хотя в колонии у него остались дети. К тому времени, как он добрался до Земли, пыль уже осела и обстановка коренным образом изменилась. В подсознании я создавала историю Чалмиса. Мне пришлось отправить его еще в пару полетов к Колонии Бета на околосветовой скорости: вот почему он идет настолько не в ногу со временем. Они двигались со скоростью, достаточно близкой к скорости света, - околосветовой. Именно тогда может проявиться эйнштейновский эффект замедления, так что в конце концов, вернувшись на Колонию Бета, Чалмис оказывается в гостях у собственной правнучки. К тому времени все, кого он знал, умерли, так что он вернулся на Землю и вышел в отставку, когда начались полеты через п-в-туннели. Его работа технологически устарела.

До того момента, которым заканчивается последняя из опубликованных книг этой хронологии (на момент этого интервью это - 'Танец отражений'), я и связана. Дальше все может пойти в каком угодно направлении. Теперь, когда я пишу книги и о более ранних этапах хронологии, мне приходится согласовывать повествование по всем направлениям, что само по себе нелегкая задача. Что касается того, куда пойдет вселенная Майлза и куда пойдет сам Майлз, - это не решено. У меня нет плана. У меня нет книги сюжетов. У меня нет общей стройной картины. Я описываю то, что есть, и знаю о том, что будет, не лучше, чем он сам, Майлз. Это - нечто, что я могу узнать, только написав об этом. Все создается так, как происходит, книга за книгой.

Я пока проработала только отдельные кусочки прошлого. У меня есть общее представление. Есть кое-какие конкретные идеи, но все, что еще не напечатано, может измениться. Я стараюсь по возможности оставлять вселенную незамкнутой, чтобы не ограничивать себя в творчестве.

Проблема вселенной в том, что она очень богата. Мы можем вскочить на коня и скакать в любую сторону. Потенциально в этой вселенной существуют тысячи ответвлений, прошлых событий и продолжений, так что я могла бы обходиться уже имеющимся материалом, не создавая ничего нового. А времени у меня не так уж много. Я могу писать только одну книгу в год. Я поняла, что мой выбор определяется скорее темой, которую мне хочется затронуть, нежели сюжетными моментами, которые мне хотелось бы осветить. Так что каждая книга, независимо от того, где она располагается по хронологии, действительно имеет новую тему или взгляд на тему. Я выбираю приключение, которое мне нравится, в соответствии с тем, какие идеи я хотела бы обдумывать в течение следующего года. Изменения, происходящие в моей жизни, имеют некоторое отношение к тому, какие изменения попадают в книгу. Я не могу предсказать, куда все это идет, потому что мне приходится учиться все быстрее и усваивать все больше, чтобы сохранять свежесть.

Будут годы, когда я не смогу сказать ничего нового. Если я буду способна только на это, то напишу просто ремесленническую книгу, а на следующий год смогу предложить нечто более глубокое. Но если вы собираетесь написать двадцать или тридцать книг, то они все равно окажутся неровными. У вас будут годы подъема и годы спада. Но со временем все выравнивается.

Не думаю, чтобы я была готова продать права на свою вселенную. Создание книги правил прямо противоречит тому, как я работаю. Это одна из причин, по которой я до сих пор этого не сделала. Я пишу свои вещи изнутри. Начинаю с темы, с персонажей, а сюжеты и фон собираю в последнюю очередь и только по мере надобности. Будучи уже создан, фон оказывает свое влияние на остальные элементы повествования, но я с него не начинаю. А люди, которые говорят: 'Давайте сделаем сюжет об этой вселенной', работают по совершенно противоположному принципу. Они начинают со вселенной и располагают все в пределах той коробки, которую они же и создали вокруг своего сюжета. Это значит, что темы персонажей ограниченны, а это может помешать их полному развитию.

В моих романах присутствуют автобиографические моменты, и с течением времени их становится все больше. Я более ясно вижу, как моя жизнь впитывается в мои произведения и какие при этом происходят трансформации и преображения. Теперь я уже смутно представляю себе этот процесс. Он по-прежнему идет на уровне подсознания, но я быстрее замечаю, что происходит. Я не хочу никоим образом в это вмешиваться. Не останавливайся! Это работает! В книгах разбросаны биографические кусочки, однако основная модель - тематическая автобиография - становится все яснее. Первые книги были более жанровыми, больше подражали другим книгам. Последующие стали более прямыми, более оригинальными.

Во всех персонажах есть кусочки меня - хорошие, плохие и средние. Что-то от меня есть в Брюсе Ван Атта из 'В свободном падении'. Какой-то уровень меня не входил в книги до того, как появился Марк. Вот почему он такой необычайно живой.

К Корделии это относится не больше, чем к любым другим моим персонажам - к любым другим значительным персонажам. Майлз получил от меня очень многое: в Майлзе много неисполненных желаний. Иногда вы создаете персонажи, которые являются вами, а иногда - персонажи, которыми вы хотели бы быть. Майлз, например, никогда не забывает ничьи имена! У меня это не получается. Он хорошо ориентируется в пространстве. Я - нет.

Все это множество персонажей необходимо потому, что вместить все в одного невозможно. В Марке есть элементы, которые не подходили Майлзу. Весь опыт материнства невозможно было вложить в Майлза или Марка. Это - интересный процесс. Мне кажется, что писатели иногда подобны людям с расщеплением личности, потому что вы отрываете от себя кусочки, чтобы персонажи справлялись с различными ситуациями. А потом по мере надобности снова их объединяете. Искусство сильно упрощено. Такова его природа. И тем не менее удается получать удивительные результаты.

Вот в чем секрет научной фантастики: она не берет вещи такими, какие они есть. Она их изменяет, трансформирует. Это - преображающий жанр, он почти превращает вещи в метафоры, однако с чего-то приходится начинать. Подо всем этим должно присутствовать какое-то содержание. Мне нравится это ее свойство проводить работу сразу над двумя, тремя или четырьмя аспектами. Я особенно люблю многоуровневость научной фантастики.