Иста склонилась вперед между зубцов надвратной башни - из-под ее бледных рук посыпалось каменное крошево, - и в оцепенелом изнеможении наблюдала, как последняя группка скорбящих покидает ворота замка. Цокот лошадиных копыт по старым булыжникам и слова прощания эхом отзывались под сводом главных ворот. Ее серьезный брат, провинциар Баоции, с семьей и свитой уезжал последним из многочисленных визитеров; прошло целых две недели с тех пор, как жрецы завершили все погребальные обряды и церемонии.
Ди Баоция все еще рассудительно объяснял что-то привратнику замка, серу ди Феррею, который подошел к стремени и поднял к нему лицо, несомненно, выслушивая последние наставления. Верный ди Феррей, прослуживший покойной вдовствующей провинциаре все два минувших десятилетия ее долгой жизни здесь, в Валенде. На поясе, обхватившем его тучный живот, поблескивали ключи от замка и крепости. Ключи ее матери, которые Иста приняла и хранила, а затем передала старшему брату вместе со всеми бумагами, описями и распоряжениями, оставшимися после смерти великой женщины. И вот он вручил их на постоянное хранение: не своей сестре, но старому, доброму, честному ди Феррею. Ключи, чтобы запереться ото всех опасностей... и, если нужно, запереть за стенами Исту.
"Ведь это просто привычка. Я больше не сумасшедшая, правда."
Нет, она не желала ни ключей своей матери, ни ее жизни, что перешла бы к ней вместе с ними. Вряд ли она знала, чего желает. Вот что ее страшит, она знала: оказаться запертой любящими людьми в каком-нибудь темном, тесном месте. Враг может оставить свой пост, устать нести свою службу, сбежать; любовь же не даст промашки никогда. Пальцы ее безостановочно скребли по камню.
Кавалькада ди Баоции цепочкой спустилось с холма в город и вскоре потерялась из виду средь столпившихся красных черепичных крыш. Ди Феррей, развернувшись, устало прошел сквозь ворота и тоже пропал.
Промозглый весенний ветер взметнул тускло-коричневую прядь волос Исты, они захлестнули лицо, зацепившись за губы. Иста поморщилась и вернула прядь обратно в оплетающую голову косу. Волосы были заплетены так туго, что кожу на голове стянуло.
За минувшие две недели потеплело, но слишком поздно, чтобы принести облегчение старой женщине, прикованной к кровати увечьем и болезнью. Если бы ее мать не была так стара, сломанные кости срослись бы быстрее, и воспаление легких не угнездилось бы в ее груди столь глубоко. Не будь она столь хрупкой, возможно, падение с лошади вообще не повредило бы ее кости. А не будь она столь неистово своенравна, то, возможно, не оказалась бы верхом на этой лошади, в ее-то годы... Иста опустила взгляд на свои стертые в кровь пальцы и торопливо спрятала их в складках юбки.
Во время погребальной церемонии боги дали знак, что душу старой леди забрала к себе Мать-Лето, как было должно и как ожидалась. Даже боги не посмели бы нарушить ее взглядов на необходимый церемониал. Иста представила, как старая провинциара повелевает небесами, и мрачная улыбка чуть коснулась ее губ.
"Ну вот, наконец я осталась одна".
Иста оценила пустоту пространства этого одиночества и страшную цену, какой оно досталась. Муж, отец, сын и мать - все они по очереди сошли в могилу раньше нее. Дочь ее затребовало к себе в тесные объятья, что держат крепче могилы, королевство Чалион, и вряд ли ей вернуться со своего высокого места, по воле пяти богов, как остальным не подняться из земли. "Конечно же, со мной покончено". Любой долг, державший ее, исполнен до конца. Некогда она была дочерью своих родителей. Затем великой, несчастной женой Иаса. Матерью своих детей. И, наконец, хранителем своей матери. "Что ж, теперь все это не про меня".
"Кто же я, когда меня не окружают стены моей жизни? Когда они рухнули в пыль и рассыпались в щебень?"
Что ж, она остается убийцей лорда ди Лютеза. Последняя выжившая из той маленькой, тайной компании. Вот что она из себя сотворила и кем осталась. Она снова склонилась меж зубцов, камень цеплял за лиловые рукава ее придворного траурного платья, выдергивая из них шелковые нити. Взгляд ее заскользил по дороге в утреннем свете - от камней под ногами и сбегающему вниз склону холма, через город, мимо реки и... куда? Говорят, что все дороги - суть одна. Сеть, оплетающая всю землю, разделяющаяся и сливающаяся. Каждая дорога ведет в два конца. Так говорят. "Мне нужна дорога, которая не приведет назад".
За спиной она услышала чье-то перепуганное, запыхавшееся дыхание и резко обернулась. У зубчатой стены стояла одна из дам ее свиты, прижав пальцы к губам, расширив глаза и тяжело дыша после подъема. Дама фальшиво улыбнулась.
- Миледи, я всюду вас искала. Прошу... прошу, отойдите немедленно от края...
Губы Исты иронично изогнулись.
- Уверяю тебя. Я совершенно не жажду сегодня предстать лицом к лицу с богами. - И не сегодня - тоже. Вообще никогда больше. - С богами я не настолько на короткой ноге.
Она позволила женщине ухватить себя за локоть и потянуть "как бы ненароком" вдоль стены к внутренней лестнице; дама, как заметила Иста, постаралась занять место между ней и краем. "Поверь мне, женщина. Я не мечтаю о камнях внизу."
"Я мечтаю о дороге".
Понимание испугало, почти потрясло ее: эта мысль была новой. "Новая мысль? У меня?" Все прежние мысли казались тонкими и износившимися, как вязание, которое связывали и распускали, снова связывали и распускали, пока все нити не обтрепались. С каждым разом вязание становилось все сильней поношенным, но никогда не росло. Но как ей обрести дорогу? Дороги созданы для юношей, а не для женщин средних лет. Бедный мальчик-сирота собирает мешок и отправляется в путь, чтобы найти надежду своего сердца... так начинались тысячи сказок. Но она не была ни бедной, ни мальчиком, и ее сердце было лишено всяких надежд, как это умеют делать только жизнь и смерть. "Хотя теперь я сирота. Достаточно ли, чтобы я подошла?"
Они завернули за угол стены, направляясь к круглой башне с узкой винтовой лестницей, выходившей во внутренний сад. Иста бросила мимолетный взгляд на тощие кусты и чахлые деревца, тянущиеся к внешней стене замка. Вверх по тропе из неглубокой лощины слуга вел груженого дровами ослика в сторону боковых ворот.
В садике с цветами, принадлежавшем ее покойной матери, Иста замедлила шаг, воспротивясь настойчивой руке фрейлины на своем локте, и упрямо уселась на скамью под сенью все еще голых розовых кустов.
- Я устала, - заявила она. - Я бы отдохнула здесь немного. Можешь принести мне чаю.
Она просто видела, как фрейлина в уме прикидывает риск, недоверчиво взирая на свою подопечную. Иста холодно нахмурилась. Женщина присела в реверансе.
- Да, миледи. Я скажу горничной. И немедленно вернусь.
"Не сомневаюсь." Прождав лишь до той секунды, когда женщина скрылась за углом крепости, Иста вскочила на ноги и побежала к боковым воротам.
Стражник как раз пропускал слугу с осликом. Иста, высоко подняв голову и не оборачиваясь, проплыла мимо них. Притворившись, что не слышала неуверенного восклицания стражника "Миледи?..", она резво двинулась вниз по тропе, становившейся все круче. Развевавшиеся юбки и вздувшаяся как парус черная бархатная накидка цеплялись за бурьян и ежевику, подобно цепким рукам, старавшимся вернуть ее назад. Скрывшись за первыми деревьями, она ускорила шаг, почти побежала. Бывало, девочкой она бегала этой дорогой к реке. Тогда она не принадлежала никому.
Ей пришлось признаться себе, что теперь она не девочка. Когда сквозь заросли блеснула река, она уже задыхалась и дрожала. Иста повернулась и зашагала вдоль отмели. Тропа, как она и помнила, вела к старым мосткам, через реку и снова вверх к одной из главных дорог, бегущей вокруг холма к - или от, как посмотреть, - городу Валенда.
Грязная дорога была испещрена отпечатками копыт; наверное, здесь только что проехал ее брат со свитой, направляющийся к себе в Тариун, столицу провинции. Большую часть последних двух недель брат потратил на уговоры ехать с ним вместе, обещая ей личные покои и фрейлин в его дворце, под его милостивым и оберегающим взором, словно здесь ей не хватало комнат, свиты и надоедливых взглядов. Она повернула в противоположную сторону.
Дворцовый траур и шелковые тапочки - неподходящий наряд для сельской дороги. Юбки оплетали ноги, словно она пыталась пройти вброд высокую воду. Грязь засасывала ее легкую обувку. Солнце, взбираясь в небо, жарило прикрытую бархатом спину, и она несвойственным леди образом взмокла от пота. Она шла, все больше чувствуя себя неуютно и глупо. Это безумие. Как раз из-за таких проделок женщин запирают в башне с глуповатыми фрейлинами в услужении - или ей в жизни этого мало досталось? У нее не было ни смены одежды, ни плана действий, никаких денег, даже медной вайды. Она тронула драгоценности на шее. "Вот деньги." Да, только слишком большие... какой городской ростовщик сможет дать за них верную цену? Это не источник средств, это просто мишень, приманка для разбойников.
Грохот телеги заставил ее оторвать взгляд, выискивающий путь меж луж, от дороги. Крестьянин вел тучную лошадку с грузом перепрелого навоза, чтобы раскидать его по своим полям. Он поднял голову и ошарашенно уставился на эдакое явление на своей дороге. Иста ответила ему царственным кивком; в конце концов, что ей еще оставалось? Она едва не рассмеялась в голос, но подавила неуместный звук и пошла дальше. Не оглядываясь. Не смея.
Больше часа она переставляла вперед уставшие ноги, волоча на себе тяжесть платья, прежде чем наконец остановилась. Она была готова разреветься от разочарования. "Не выходит. Не знаю, как это делается. Никогда прежде у меня не было шанса этому научиться, а теперь я слишком стара."
Вновь лошади, идущие галопом, и окрик. В голове мелькнула мысль, что, среди прочих вещей, она совсем не взяла с собой оружия, даже поясного ножа, чтобы защититься от нападения. Она представила, как стоит напротив фехтовальщика, любого фехтовальщика, с каким угодно оружием, что могла бы подобрать, - и фыркнула. Сценка получилась короткой, так что оружие вряд ли стоило хлопот.
Она оглянулась через плечо и вздохнула. Сер ди Феррей и конюх скакали по дороге по ее следам, из-под копыт коней летела грязь. Ей подумалось: не настолько же я глупа или безумна, чтобы захотеть увидеть вместо них разбойников. Может, быть проблема в этом? Может, она просто недостаточно безумна? Настоящее умопомешательство не ведает границ. Достаточно безумна, чтобы желать того, чего принять не может по недостатку безумия,... вот это особенно бестолковая дурь.
В ее сердце кольнуло виной при виде красного, испуганного, покрытого потом лица ди Феррея, когда он к ней подъехал.
- Королева! - вскричал он. - Миледи, что вы тут делаете?
Он чуть из седла не вывалился, чтобы поймать ее руки и заглянуть ей в лицо.
- Я устала от скорби в замке. Решила прогуляться по весеннему солнышку, чтобы утешиться.
- Миледи, вы прошли больше пяти миль! Это дорога совсем вам не подходит...
"Да, и я ей совсем не подхожу".
- Без фрейлин, без охраны... Пятеро богов, подумайте о вашем положении и безопасности! Пощадите мои седины! Из-за вашего ухода они дыбом стоят.
- Я очень извиняюсь перед вашими сединами, - сказала Иста отчасти с истинным раскаянием. - Они не заслужили волнений из-за меня, как и вы сами, добрый ди Феррей. Я просто... хотела прогуляться.
- Скажите мне в следующий раз, и я приготовлю...
- Одна.
- Вы - Вдовствующая королева Чалиона, - твердо заявил ди Феррей. - Ради пяти богов, вы же родная мать королевы Изелль. Вы не можете улепетывать по дороге, словно какая-нибудь деревенская девчонка.
При мысли о том, чтобы перестать быть печальной Истой и стать улепетывающей деревенской девицей, она вздохнула. Хотя она не сомневалась, что у деревенских девиц найдутся свои печали, вызывающие куда меньше поэтического сочувствия, чем печали королев. Но спорами посреди дороги с ди Ферреем ничего не добьешься. Он жестом велел конюху освободить лошадь, и Иста молча позволила подсадить себя в седло. Юбки не были приспособлены для верховой езды, и они неудобно скомкались вокруг ее ног, когда она нашарила стремена. Конюх забрал у нее поводья, чтобы вести коня, и Иста снова нахмурилась.
Ди Феррей наклонился в седле, чтобы утешительно пожать ей руку - в глазах у Исты стояли слезы.
- Я знаю, - ласково прошептал он. - Смерть вашей матушки - огромная потеря для всех нас.
"Я перестала оплакивать ее несколько недель назад, ди Феррей." Однажды она поклялась никогда больше ни плакать, ни молиться, но преступила обе клятвы за эти жуткие дни у постели умирающей. После этого и рыдания и молитвы будто потеряли всякий смысл. Она решила не утруждать разум привратника пояснениями, что она плачет по себе самой, и не в печали, а в каком-то гневе. Пусть считает, что она в небольшом замешательстве из-за чувства тяжкой утраты, уже прошедшего чувства.
Ди Феррей, утомившийся за минувшие недели от скорби и гостей не меньше ее, не докучал ей дальнейшей беседой, а конюх - не смел. Сидя верхом на трудолюбивой лошадке, Иста позволяла дороге сворачиваться под собой, как скатываемому, ненужному ковру. Какая теперь в ней нужда? Покусывая губу, она глядела вперед меж покачивающихся вверх-вниз лошадиных ушей.
Спустя какое-то время уши запрядали. Лошадь всхрапнула, и Иста, взглянув туда же, куда и животное, обнаружила, что по примыкающей дороге приближается другая кавалькада - десяток или два человек верхом на лошадях и мулах. Ди Феррей поднялся в стременах и покосился в их сторону, но расслаблено опустился в седло при виде четверых верховых, облаченных в голубые туники и серые плащи солдатского братства ордена Дочери, чьи обязанности заключались в обеспечении безопасного путешествия паломников по дороге. Когда группа подъехала ближе, стало видно, что в ее числе есть и мужчины, и женщины, все были в цветах своих избранных богов - или так близко к ним, как позволял гардероб, - и с цветными лентами на рукавах в знак священного предназначения их путешествия.
Две группы одновременно достигли перекрестка, и ди Феррей обменялся заверяющими поклонами с собратьями-солдатами, такими же невозмутимыми и честными ребятами, как он сам. Паломники разглядывали Исту, гадая, кто она такая - в этих изысканных траурных одеждах. Дородная краснолицая женщина в летах - "да нет, она никак не старше меня" - радостно улыбнулась Исте. После мгновения неуверенности губы Исты изогнулись в ответной улыбке, и она в свою очередь кивнула. Ди Феррей поставил своего коня между ней и паломниками, но его защитный маневр потерпел поражение, когда женщина натянула поводья своей лошади и коленями послала ее трусцой в обход него.
- Боги даруют вам доброго дня, леди, - выдохнула женщина.
Ее упитанная пегая лошадка была гружена сверх меры набитыми седельными сумками и привязанным к ним шпагатом мешками и, как ее хозяйка, держалась ненадежно и шатко. Лошадь перешла на шаг, женщина перевела дух и поправила свою соломенную шляпу. На ней были зеленые цвета Матери каких-то плохо подходящих темных оттенков, более подобающих вдове, но обвивающие ее рукав сплетенные ленты ниспадали по всем правилам Пятерки: голубая была связана с белой, зеленая с желтой, красная с оранжевой, черная с серой, и белая переплеталась с кремовой.
После секундного колебания Иста вновь кивнула.
- И вам.
- Мы все баоцианские паломники, - приглашая к разговору, заявила женщина. - Путешествуем к святому месту чудотворной смерти канцлера ди Жироналя в Тариун. Ну, кроме доброго сера ди Брауды вон там. - Она кивнула в сторону пожилого мужчины в приглушенного оттенка коричневом наряде с красно-оранжевой лентой, свидетельствовавшей о поклонении Сыну-Осени. Рядом с ним ехал юноша, одетый так же, но поярче: он наклонился вперед и украдкой нахмурился из-за спины отца на женщину в зеленом. - Он ведет своего мальчика, вон там... ну разве не милый парнишка, а?..
Мальчик отпрянул и уставился строго вперед, покраснев, будто для большей гармонии с цветом лент на своем рукаве. Отцу не удалось удержаться от улыбки.
- ...в Кардегосс, чтобы посвятить его в орден Сына, как и сам папаша раньше, уж не сомневайтесь. Церемонию будет проводить сам Святой Генерал королевич-консорт Бергон! Я так хотела бы увидать его! Говорят, он красивый малый. Ибранское побережье, откуда он родом, наверное, отличное место, раз там вырастают такие прекрасные молодые люди. Я должна найти какую-нибудь причину, чтоб самой помолиться в Кардегоссе и порадовать мои старые глаза этим зрелищем.
- В самом деле, - нейтрально сказала Иста на это основанное на догадках, но в целом точное описание своего зятя.
- Меня зовут Кария из Пальмы. Я была женою седельщика, совсем недавно. Сейчас вдова. А вы, добрая леди? Или этот сердитый парень - ваш муж?
Привратник, слушая эти фамильярности с явным неодобрением, хотел было подать лошадь назад, оттесняя докучливую женщину, но Иста подняла руку.
- Спокойно, ди Феррей. - Он поднял брови, но пожал плечами и придержал язык. Иста продолжила, обращаясь к паломнице, - Я вдова... из Валенды.
- Ах, неужели? Надо же, я тоже, - радостно отозвалась женщина. - У меня первый муж оттуда был. Хотя я схоронила целых трех мужей, - объявила она, будто это было достижением. - О, нет, конечно, не всех разом. По одному.
Она с любопытством склонила голову, глядя на наряд Исты в цветах глубокой скорби.
- А вы, значит, только что похоронили своего, леди? Какая жалость. Неудивительно, что вы такая грустная и бледная. Ну, дорогуша, это тяжко, особливо в первый раз, понимаете. Сначала помереть хочется - я знаю, мне хотелось, - но это просто страх в тебе говорит. Все утрясется, уж вы не волнуйтесь.
Иста коротко улыбнулась и покачала головой в легком несогласии, но ничего не сделала, чтобы исправить заблуждение женщины. Ди Феррею определенно было невтерпеж ошарашить ту за дерзость, объявив титул и положение Исты, а заодно и свои собственные, и, возможно, тем избавиться от нее, - но Иста с легким удивлением поняла, что ей происходящее кажется занятным. Болтовня вдовы не была ей неприятна, и ей не хотелось, чтобы она замолчала.
Опасности в том не было определенно никакой. Кария из Пальмы показывала своих друзей-паломников, бессвязно перечисляя Исте их положение, откуда они родом, и их святые цели (а если они ехали достаточно далеко, чтобы услышать, то и свое мнение об их манерах и нравах в придачу). Помимо занятного ветерана-посвященника Сына-Осени и его застенчивого сына, в группу паломников входили: четверо мужчин из ткацкой общины, которые шли молить Отца-Зиму о благоприятном исходе своей судебной тяжбы; мужчина с лентами Матери-Лета, молившийся о здоровье дочери, которая вскоре должна родить; и женщина, чей рукав украшала синяя с белым лента, - она молила о муже для своей дочери. Худая женщина в ладно скроенном зеленом одеянии служительницы ордена Матери, с собственной служанкой и двумя слугами, оказалась не акушеркой или врачом, а ревизором. Торговец вином ехал вознести обещанный дар и возблагодарить Отца за свое благополучное возвращение с караваном, почти заблудившегося прошлой зимой в заснеженных горных перевалах на Ибру.
Паломники в пределах слышимости - очевидно, ехавшие с Карией уже несколько дней, - всячески закатывали глаза, слушая, как она болтает и болтает. Исключение составлял тучный молодой человек в белом, перепачканном в пути, облачении жреца Ублюдка. Он спокойно себе ехал, положив на пузо раскрытую книгу и отпустив поводья своего перемазанного грязью белого мула, и поднимал взгляд только для того, чтобы перевернуть страницу, близоруко моргая и непонятно улыбаясь.
Вдова Кария сощурилась на солнце, которое уже взошло в зенит.
- Дождаться не могу, когда же мы доберемся до Валенды. Мы собираемся там поесть на одном постоялом дворе, знаменитым своими восхитительными жареными молочными поросятами. - Она в предвкушении причмокнула губами.
- Да, в Валенде есть такой постоялый двор, - согласилась Иста. Она вдруг поняла, что не ела там ни разу, за все годы своей здешней жизни.
Ревизор ордена Матери, страдавшая больше прочих невольных слушателей вдовушки, неодобрительно поджала губы.
- Я не приму мяса, - заявила она. - Я дала обет, что в эту поездку не положу в рот ни унции скоромного.
Кария склонилась к Исте и прошептала:
- Если бы она дала обет проглотить собственную гордость, а не эти салатики, то это по-моему больше подобало бы цели паломничества.
Она снова выпрямилась, ухмыляясь. Ревизор Матери фыркнула, притворившись, что не расслышала ее слов.
Торговец с черно-серыми лентами Отца на рукаве заметил словно бы в никуда:
- Уверен, богам нет проку от пустой болтовни. Нам следовало бы тратить время с большей пользой: обсуждать возвышенные темы, чтобы готовить умы к молитве, а не желудки к обеду.
Кария злобно покосилась на него.
- Ага, а что пониже к кое-чему получше? И вы еще едете с лентой Отца на рукаве! Стыдоба!
Торговец напрягся.
- Этот вопрос касается не того бога, которому я намерен, или должен, молиться, уверяю вас, мадам!
Жрец Ублюдка поднял глаза от книги и примиряющее пробормотал:
- Боги правят каждой частью нашего тела, от маковки до пят. Для каждого есть бог, и для каждой части.
- У вашего бога отменно дурные вкусы, - заметил торговец, все еще натянуто.
- Никто из открывающих свое сердцу любому из Святой Семьи, не будет обойден. Даже самодовольные педанты, - поклонился торговцу жрец поверх своего брюха.
Кария весело рассмеялась, торговец возмущенно фыркнул, но воздержался от дальнейших комментариев. Жрец вернулся к своей книге.
- Люблю этого толстяка, правда люблю, - зашептала Кария Исте. - Много не болтает, но как скажет - не в бровь, а в глаз. У книжников обычно не хватает на меня терпения, и я их, конечно же, не понимаю. Но у этого приятные манеры. Хотя я думаю, мужчина должен иметь жену, детей и работу, чтобы их содержать, а не таскаться за богами. Но, должна признаться, мой дорогой второй супруг таким не был... работал, да, но затем надирался. Наконец напился до смерти, к облегчению всех, кто его знал, да упокоят пятеро богов его душу. - Он осенила себя, прикоснувшись ко лбу, устам, пупку, паху и сердцу, широко растопырив ладонь на пухлой груди. Потом поджала губы, подняла подбородок и громко с любопытством спросила:
- Однако я тут подумала: а вы ведь никогда не говорили, о чем едете молиться, просвещенный.
Жрец заложил пальцем страницу и поднял глаза.
- Не говорил, и не думаю, что надо, - туманно ответил он.
- Все вы, призванные, молитесь о встрече со своим богом, разве нет? - спросил торговец.
- Я часто молилась о том, чтобы богиня коснулась моего сердца, - сказала ревизор Матери. - Увидеть ее лицом к лицу, вот моя высшая духовная цель. Иногда я часто думаю, что действительно чувствовала ее.
Любой, кто жаждет увидеться с богами лицом к лицу, великий глупец, подумала Иста. Однако глупость не помеха, как она знала по опыту.
- Чтобы увидеться с богом, не нужно об этом молиться, - сказал жрец. - Надо просто умереть. Это несложно. - Он потер свой второй подбородок. - В сущности, это неизбежно.
- Быть осененной богом при жизни, - холодно поправилась ревизор. - Это величайшее благословение, о котором все мы мечтаем.
"Нет, вовсе нет. Если бы прямо сейчас ты увидела лицо Матери, женщина, ты повалилась бы в рыданиях в грязь этой дороги, и не вставала бы несколько дней." Иста поняла, что жрец косится на нее с пристальным любопытством.
Он тоже осененный богом? У Исты был некоторый опыт, как их отличать. Обратное, к несчастью, тоже было верно. А, может, такой телячий взгляд просто от близорукости. Почувствовав себя неловко, она хмуро глянула на него в ответ.
Жрец, извиняясь, моргнул и сказал ей:
- На самом деле я путешествую по делам своего ордена. Один посвященник под моей опекой случайно встретил маленького бродячего демона, вселившегося в хорька. Я везу его в Тариун к архижрецу, чтобы вернуть к богу в подобающей церемонии.
Он развернулся к своим вместительным седельным сумкам, порылся там, и, убрав книгу, достал маленькую ивовую клетку. В ней виднелся гибкий серый силуэт.
- Ага! Так вот что вы там прятали! - Кария подъехала ближе, морща нос. - По мне так обыкновенный хорек. - Зверек встал на задние лапы у стенки клетки и пошевелил усами в ее сторону.
Толстый жрец развернулся в седле и показал клетку Исте. Животное, кружившее по клетке, замерло под ее хмурым взглядом. Всего на миг, но бусинки его глаз сверкнули в ответ чем-то иным, нежели животный ум. Иста бесстрастно на него взирала. Хорек опустил голову и стал пятиться до тех пор, пока отступать стало некуда. Жрец бросил на Исту косой пытливый взгляд.
- Вы уверены, что бедная зверушка всего-навсего не больна? - с сомнением спросила Кария.
- Леди, а вы как думаете? - спросил Исту жрец.
"Ты прекрасно знаешь, что это настоящий демон. Зачем меня спрашивать?"
- Что ж... думаю, достойный архижрец несомненно знает, что это и что с этим делать.
Жрец слегка улыбнулся ее осторожному ответу.
- На самом деле, это не совсем демон. - Он убрал клетку обратно в сумку. - Я бы назвал его не более, чем просто элементалем, маленьким и неразвитым. Полагаю, он недавно в нашем мире, и вряд ли уже соблазнял людей на колдовство.
Исту он не соблазнял, конечно, но она понимала нужду жреца соблюдать осмотрительность. Обзаводясь демоном, человек становился чародеем, как конь делал его всадником, но вот искушенным или бездарным - этот вопрос оставался открытым. Как и лошадь, демон мог сбежать от хозяина. Но в отличие от демона, с лошади можно было спешиться. Опасности подвергалась душа, а значит, это забота Храма.
Кария заговорила было снова, но здесь от основной дороги отделялась тропа к замку, и ди Феррей повернул своего коня. Вдовушка из Пальмы превратила свои последние слова, какими бы они ни были, в веселый прощальный взмах, и ди Феррей решительно проводил Исту с дороги.
Он обернулся через плечо, когда они стали углубляться вдоль берега в заросли.
- Вульгарная женщина. Держу пари, у нее в голове ни одной благочестивой мысли! Присоединилась к паломникам только чтобы защитить свой отдых от неодобрения родственников, да получить задешево вооруженный эскорт по дороге.
- Думаю, вы совершенно правы, ди Феррей. - Иста оглянулась через плечо на группку двигавшихся по главному тракту паломников. Вдовушка Кария теперь подначивала жреца Ублюдка петь вместе с нею гимны, хотя тот, что она затянула, больше напоминал застольную песню.
- Ни один мужчина из ее собственной семьи не поехал вместе с нею, чтобы поддержать в пути, - возмущенно продолжал ди Феррей. - Хоть отсутствие мужа ей никак не поправить, но вам не кажется, что она могла бы раздобыть себе в спутники брата, сына или, наконец, племянника. Мне жаль, что вам пришлось это выносить, королева.
Не совсем гармоничный, но абсолютно добродушный дуэт заголосил за их спинами, стихая с расстоянием.
- А я не жалею, - ответила Иста. Медленная улыбка изогнула ее уста. "Не жалею."