(Lois McMaster Bujold,
"Komarr", 1986)
Перевод (c) - Татьяны Самсоновой (tania_samsonova@hotmail.com) от 08.07.2006
Екатерина сложила оставшиеся вещи лорда Форкосигана в его дорожную сумку - намного аккуратнее, судя по хаотическому состоянию нижележащих слоев одежды, чем это обычно делал хозяин вещей. Она закрыла и положила в сумку несессер, а за ним - странный ящичек с проложенными гелем стенками, содержащий диковинное устройство медицинского вида. Ей хотелось надеяться, что это не какое-нибудь секретное оружие СБ.
Рассказ Форкосигана о сержанте Беатрисе словно жег Екатерину, как жгли синяки на запястьях. О счастливчик - он промахнулся на долю секунды. А если бы у него были годы на предварительные раздумья? Несколько часов, чтобы рассчитать взаимодействие сил и масс, траекторию падения? Если бы он, чтобы спасти хотя бы себя самого, дал упасть товарищу, которого все равно было уже не спасти, что это было бы - трусость или храбрость? Он командовал людьми, нес ответственность за других. Чего стоило бы вам сознательно разжать руки и отпустить, капитан Форкосиган?
Она закрыла сумку и взглянула на свой наручный хронометр. Первым делом, прежде всего остального, она отвезла Николая к приятелю - "в гости с ночевкой"; это заняло у Екатерины больше времени, чем она рассчитывала, и дозвониться до фирмы, где брали напрокат гравикойку, чтобы они прислали кого-нибудь ее забрать - тоже. Лорд Форкосиган говорил, что собирается съехать в гостиницу, но пока ничего для этого не сделал. Когда он вернется вместе с Тьеном, не найдет ни ужина, ни гравикойки, и обнаружит, что его вещи упакованы и стоят в прихожей - он должен понять намек и немедленно освободить территорию. Прощание будет формальным, а главное - коротким, и попрощаются они навсегда. У Екатерины почти не оставалось времени, а она еще даже не начинала укладывать собственные вещи.
Она выволокла Форкосиганову сумку в прихожую, вернулась в оранжерею и уставилась на рассаду, черенки, прожектора и прочую утварь. Все это никак не унести в сумке. Очередной брошенный сад. По крайней мере, с каждым разом эти сады становятся все меньше и меньше.
Когда-то она хотела растить свой брак, как сад; как один из легендарных форских парков, куда приезжают люди из других округов - полюбоваться красотой сада, разноцветьем времен года; один из тех садов, которым нужно несколько десятков лет, чтобы начать плодоносить в полную силу, из тех, что с каждым годом становятся богаче и разнообразнее. Все остальные ее желания давно умерли, но отголоски этого еще звучали, искушая. Только попробовать, последний раз... Она холодно и презрительно скривила губы. Пора признать, что на создание семьи у нее таланта нет. Пустить останки под плуг, залить бетоном, и дело с концом.
Она стала брать книги с полок и укладывать в ящик, чтобы унести хоть что-то. Ей очень хотелось наскоро запихать первые попавшиеся вещи в любую хозяйственную сумку и сбежать до прихода Тьена. Но рано или поздно ей все равно придется с ним объясняться. Из-за Никки: придется вести переговоры, разрабатывать какие-то формальные планы, подавать прошения... от одной мысли об этом подвешенном состоянии ей становилось плохо. Но она шла к этому моменту многие годы. Если сейчас, на пике гнева, ей это не под силу, как же она сможет противостоять всему, что ее ждет дальше, когда успокоится?
Она прошлась по квартире, глядя на вещи, составлявшие кусок ее жизни. Их было довольно мало: квартира сдавалась меблированной, так что мебель в основном должна была остаться на своих местах. Жалкие результаты Катерининых попыток приукрасить жилище, придать ему хоть какое-то сходство с барраярским домом, плоды долгих трудов - будто решаешь, что спасать при пожаре, только все происходит не так быстро. Ничего не надо. Гори оно все.
Единственное и довольно нелепое исключение - бабушкин бонсай-скеллитум. Единственная памятка о ее жизни до Тьена, и к тому же что-то вроде священной памяти предков. Лелеять что-то настолько дурацкое и уродливое, целых семьдесят лет, и даже больше... типичное занятие для форской женщины. Она горько улыбнулась, внесла бонсай с балкона в кухню и стала оглядываться, соображая, как удобнее забрать его с собой. Послышался звук открываемой входной двери, Катерина затаила дыхание и, как могла, изобразила на лице отсутствие всякого выражения.
- Кэт! - Тьен влетел в кухню и огляделся. - Где ужин?
А я бы первым делом спросила: "Где Николай?" Интересно, как скоро ему это придет в голову.
- Где лорд Форкосиган?
- Он остался в конторе. Сказал, что придет попозже, забрать вещи.
- А. - Она поняла, что подсознательно надеялась на приход Форкосигана; хотела, чтобы во время ее разговора с Тьеном лорд был где-нибудь поблизости, например, в оранжерее; его присутствие хоть как-то сдержало бы Тьена, вынудило бы его оставаться в рамках. Но, может быть, так даже лучше.
- Тьен, сядь. Мне надо с тобой поговорить.
Он вопросительно поднял брови, но сел во главе стола, слева от нее. Она бы предпочла, чтобы стол их разделял.
- Я от тебя ухожу, прямо сегодня.
- Что? - он, кажется, искренне удивился. - Почему?!
Она заколебалась, не желая вступать в обсуждения.
- Потому что... наверное, потому, что я кончилась. - Только сейчас, оглядываясь на эти долгие изнурительные годы, она поняла, как много ее было сначала. Не удивительно, что хватило так надолго. А теперь ее больше нет.
- Но... почему именно сейчас? - Хорошо хоть, не сказал, что она шутит. - Кэт, я не понимаю.
Она видела, что он движется ощупью, но не к смыслу ее слов, а прочь от него, как можно дальше.
- Это из-за дистрофии Форзона? Черт побери, я так и...
- Тьен, не говори глупостей. Если бы дело было в этом, я бы ушла много лет назад. Я поклялась быть с тобой в здоровье и в болезни.
Он нахмурился, сдвинув брови, и чуть откинулся назад.
- У тебя кто-то есть? Я знаю, у тебя кто-то есть!
- Конечно, тебе бы этого хотелось. Потому что тогда все было бы не из-за тебя, а из-за кого-то еще. - Она говорила ровным голосом, безо всякого выражения. В животе сжимался болезненный комок.
Тьен был явно потрясен, и у него началась едва заметная дрожь.
- Это какое-то безумие. Я не понимаю.
- Мне больше нечего сказать. - Она начала подниматься из-за стола, больше всего на свете ей хотелось разом очутиться где-нибудь в другом месте, подальше от Тьена. Ты ведь могла объясниться с ним по комму.
Нет. Я клялась, стоя лицом к лицу. Значит, разбивать свою клятву я тоже должна лицом к лицу.
Он поднялся вместе с ней, положил ладонь на ее руки, сжал, остановил ее.
- Ты чего-то недоговариваешь.
- Ты лучше меня знаешь, что происходит.
Он растерялся, и она подумала, что, кажется, теперь он действительно начинает бояться. Может быть, ей грозит опасность. Надо отдать ему должное - он меня никогда не бил. Екатерине уже почти хотелось, чтобы он ее ударил. Кончилось бы это бесконечное мучение, и наступила бы полная ясность.
- Что ты хочешь сказать?
- Пусти меня.
- Нет.
Она чувствовала его руку на своей - он держал крепко, но не сдавливал. Все равно он гораздо сильней ее. Он выше на полголовы и на тридцать килограммов тяжелее. Она не чувствовала такого физического страха, какого ожидала. Может, она просто утратила чувствительность. Она подняла глаза на Тьена. Ее голос стал резче.
- Пусти меня.
Он повиновался, что ее слегка удивило. Неловко разжал руку.
- Только скажи мне, почему. А то я подумаю, что у тебя любовник.
- Мне все равно, что ты подумаешь.
- Комаррец? Какой-нибудь поганый комаррец?
Он подначивал ее, целя в больное место, а почему бы и нет? Раньше это всегда срабатывало, и она послушно возвращалась "к ноге". Вот и сейчас почти сработало. Она поклялась себе: она ни в коем случае не будет обсуждать, что сделал (или не сделал) Тьен. Жаловаться - значит, просить помощи, надеяться на перемены, на ... продолжение. Жаловаться - значит, пытаться переложить ответственность с себя на другого. Действовать - значит, уничтожить самую потребность в жалобе. Катерина будет действовать - или бездействовать. Но скулить она не будет. Все тем же мертвенным ровным голосом она сказала:
- Тьен, я все знаю про твои акции торгового флота.
Он открыл рот и опять закрыл. Через несколько секунд он сказал:
- Я все исправлю. Я теперь знаю, что пошло не так. Я могу отыграться.
- Не думаю. Тьен, где ты взял те сорок тысяч марок. - Она говорила безо всякого выражения, и фраза прозвучала не как вопрос.
- Я... - Она ясно видела по его лицу, как он лихорадочно перебирает разные варианты лжи. Наконец остановился на той, что попроще.
- Частично накопил, а частично занял. Не ты одна умеешь копить деньги, знаешь ли.
- У администратора Судхи?
Он дернулся, услышав это имя, но простодушно спросил:
- Откуда ты знаешь?
- Неважно. Я не собираюсь на тебя доносить. - Она устало глядела на него. - Отныне я не имею к тебе никакого отношения.
Он, гримасничая, возбужденно забегал взад-вперед по кухне.
- Я это сделал ради тебя, - наконец сказал он.
Ну вот. Теперь он постарается сделать так, чтобы я почувствовала себя виноватой. Всё из-за меня. Это было знакомо, как па какого-то затверженного наизусть смертельного танца. Она молча смотрела на Тьена.
- Все из-за тебя. Ты хотела денег. Я работал, как вол, но тебе все было мало, так? - Он повышал голос, подхлестывал себя, чтобы впасть в состояние очистительного, праведного гнева. Но на ее опытный слух это звучало чуть-чуть фальшиво. - Из-за тебя я пошел на риск, это ты меня вечно пилила, вечно ныла. А когда у меня ничего не вышло, ты решила мне отомстить, верно? Небось, если бы мне удалось заработать, ты бы живо стала мне пятки лизать.
Надо признать, что у него хорошо получается - Катерина понимала, что его тирады звучат в унисон ее собственным тяжким сомнениям. Она слушала его ритмические причитания, вчуже восхищаясь; так человек под пытками, вышедший за пределы всякой мыслимой боли, мог бы любоваться цветом собственной крови. Теперь он начнет бить на жалость. Но я уже не чувствую жалости. Я уже вообще ничего не чувствую.
- Деньги, деньги, деньги, неужели ты ни о чем другом не можешь думать? Что же это тебе так хотелось купить, а, Кэт?
Твое здоровье, если ты помнишь. И будущее Николая. И мое.
Он бегал по кухне, брызгая слюной, и вдруг заметил на кухонном столе горшок с ярко-красным скеллитумом.
- Ты меня не любишь. Ты любишь только себя. Кэт, ты эгоистка! Ты любишь свои дурацкие цветочки в горшках больше, чем меня. Вот смотри, я тебе сейчас докажу.
Он схватил горшок и нажал кнопку, открывающую дверь на балкон. Дверь открывалась очень медленно, и это слегка испортило драматический эффект, но Тьен все равно прошествовал на балкон и рывком обернулся к Катерине.
- Ну что, кому лететь через перила? А, Кэт? Мне или твоему драгоценному горшку? Выбирай!
Она молчала и не двигалась. Теперь он будет грозить самоубийством. Это уже который раз, четвертый? Его козырная карта - раньше это неизменно заканчивало игру в его пользу.
Он потрясал высоко поднятым скеллитумом.
- Я или он? - Тьен следил за ее лицом, ждал, когда же она сломается. Катерине вдруг захотелось сказать "ты", из чисто научного интереса, только для того, чтобы посмотреть, как он будет выкручиваться, но она молчала. Не дождавшись ответа, он какое-то время колебался, а потом швырнул старинного уродца через перила.
Пятый этаж. Она мысленно отсчитывала секунды, ожидая грохота. Наконец внизу сочно шмякнуло, и донесся треск разлетающихся осколков горшка.
- Тьен, ты идиот. Ты даже не посмотрел, не идет ли там кто-нибудь.
Внезапно встревожившись (от этого зрелища ей чуть не захотелось засмеяться), он боязливо выглянул через перила балкона вниз. Видимо, он все-таки никого не убил, поскольку глубоко вдохнул и опять повернулся к ней, сделав несколько шагов через открытую балконную дверь в кухню, но не подходя слишком близко.
- Ты будешь реагировать или нет, черт бы тебя взял! Что мне сделать, чтобы достучаться до тебя?
- Можешь не беспокоиться, - ровным голосом сказала она. - Ты и так разозлил меня до предела - дальше просто некуда.
Поскольку Тьен исчерпал свой арсенал тактических приемов, он растерялся. Он спросил неуверенно:
- Так чего ты хочешь?
- Хочу опять быть честным человеком. Но ты мне мою честь не вернешь.
Он заговорил еще более жалким голосом, умоляюще раскинув руки:
- Прости, мне очень жалко твой скеллитум. Сам не знаю, что на меня...
- А тебе жалко, что ты совершил растрату и подлог, что ты вошел в преступный сговор и брал взятки?
- Я это делал для тебя!
- За одиннадцать лет, - медленно проговорила она, - ты, очевидно, так и не понял, что я за человек. У меня это не укладывается в голове. Как можно жить с человеком так долго, знать его так близко, и все же так и не узнать его. Не знаю, может, ты жил с голографической проекцией по имени Кэт, плодом твоего собственного воображения.
- Чего же тебе надо, черт бы тебя взял! Я же не могу вернуть все назад. Я не могу признаться. Будет скандал! Позор падет на меня, на тебя, на Никки, на твоего дядю - не может быть, что ты этого хочешь!
- Я хочу, чтобы мне больше не пришлось лгать. Никогда в жизни. Что ты сделаешь - меня не касается. - Она сделала глубокий вдох. - Но вот что я тебе скажу. С этой минуты все, что ты сделаешь, или не сделаешь, будет касаться только тебя. Потому что меня это не затронет.
Вот так, раз и навсегда. Ей больше не придется через это проходить.
- Я... я все исправлю.
Что он имел в виду? Ее скеллитум? Их брак? Его преступление? В любом случае он ошибался.
Опять не дождавшись от нее ответа, он отчаянно выпалил:
- По барраярским законам Никки мой.
Интересно. Раньше он никогда не пускал в ход этот аргумент - Никки был запретной зоной. Она поняла: Тьен принимает ее слова абсолютно всерьез. Смертельно серьезно. Это хорошо. Он огляделся и запоздало спросил:
- А где Никки?
- В безопасности.
- Ты не сможешь его отобрать!
Смогу, если тебя посадят. Она не снизошла до того, чтобы сказать это вслух. При сложившихся обстоятельствах Тьен вряд ли будет оспаривать ее право на Никки. Но она хотела по возможности отгородить Никки от всех перипетий этого некрасивого дела. Она не будет начинать войну, но если Тьен осмелится начать первый, она будет сражаться до победного конца. Она смотрела на Тьена еще холоднее.
- Я все исправлю. Я знаю, как. У меня есть план. Я весь день сегодня об этом думал.
Тьен с планом - это радует примерно так же, как двухлетний ребенок с заряженным плазмометом. Нет. Ты больше за него не отвечаешь. В этом весь смысл, забыла? Разжать руки.
- Тьен, делай что хочешь. Я пойду дальше собирать вещи.
- Погоди... - он обежал кругом нее. Ей не понравилось, что он встал между ней и дверью, но она не позволила себе показать, что боится. - Погоди. Я все исправлю. Увидишь. Все будет хорошо. Жди тут!
Беспокойно взмахнув руками, он бросился к двери и выбежал из квартиры.
Она слушала удаляющиеся шаги. Лишь когда зашуршал лифт, Катерина еще раз вышла на балкон и посмотрела вниз. Далеко внизу по мостовой расползлось мокрое пятно - расплющенные останки ее скеллитума, изломанные алые щупальца - как потеки крови. На них засмотрелся любопытный прохожий. Через минуту она увидела, как из дома вышел Тьен и зашагал через парк, направляясь к станции пассажирских капсул. Временами он почти переходил на бег. Он дважды оглянулся через плечо на их балкон; Катерина отступила в тень. Он исчез в здании станции.
Катерине казалось, что каждая мышца ее тела свивается в узел от напряжения. Она подумала, что ее, кажется, сейчас вырвет. Она вернулась к себе на... нет, просто на кухню и выпила стакан воды - это помогло ей слегка успокоить дыхание и желудок. Она зашла в оранжерею, взяла ведро, совок, кусок полиэтиленовой пленки - и пошла с пятого этажа вниз, собирать месиво, распластавшееся на мостовой.