Казарил услышал конных всадников на дороге раньше, чем увидел их. Он оглянулся через плечо. Избитый тракт за его спиной огибал покатую возвышенность, которую можно было назвать холмом на этих высоких ветреных равнинах, перед тем как вновь окунуться в грязь костлявой почвы Баоции поздней зимы. У его ног небольшой ручеек, слишком слабый и непостоянный, чтобы заслужить себе трубу или мост, зеленоватой струйкой сочился через тракт с располагавшихся выше подстриженных овцами пастбищ. Послышавшиеся стук копыт, бряцание сбруи, звон колокольчиков, скрип телег и отзвук легкомысленных голосов слишком быстро слились в ритм, выдававший какого-нибудь осторожного фермера с бригадой или скаредных торговцев, ведущих своих мулов. Кавалькада всадников рысью обогнула склон возвышения - несколько дюжин мужчин ехали парами в полном официальном облачении своего ордена. Не разбойники - Казарил выдохнул и сглотнул обратно неприятное ощущение в желудке. Разбойникам ему предложить было нечего, кроме возможности за ним поохотится. Он устало проделал короткий путь до обочины тракта и повернулся понаблюдать, как они проедут мимо.
Посеребренные кольчуги всадников, блестевшие во влажном свете утреннего солнца, предназначались для парада, не для дела. Их голубые рыцарские плащи, почти одинаковых оттенков, имели белую отделку в виде знака Дамы-Весны. Их серые накидки были откинуты назад и подобно стягам развевались на ветру их движения, прикрепленные к плечам серебряными пряжками, начищенными сегодня так, что не осталось ни пятнышка тусклого налета. Собратья-солдаты были одеты для церемонии, не для битвы; сажать трудновыводимые пятна на свой наряд кровью Казарила они не захотят.
К удивлению Казарила, их капитан поднял руку, когда они приблизились. Колонна с грохотом нестройно остановилась, хлюпающие и всасывающие звуки от копыт стихали так, что старый шталмейстер отца Казарила разразился бы невыносимо обидными и смешными издевками в адрес шайки ребят вроде этих. Ладно, не важно.
- Эй, бродяга, старина, - обратился к Казарилу предводитель через луку седла своего знаменосца. Казарил, одиноко стоявший на дороге, с трудом сдержался, чтобы не завертеть головой в поисках того, к кому это так обращаются. Они приняли его за какого-нибудь местного деревенщину с фермы, ковылявшего либо на рынок, либо по какому-то поручению, и, вероятно, этому образу он соответствовал: поношенные сапоги с налипшей грязью, толстая груда доставшихся из милосердия одежд не по размеру, не дававших холодному юго-восточному ветру морозить его кости. Он был благодарен всем богам круговорота года за каждый грязный клочок это ткани, о да. От двухнедельной бороды зудел подбородок. Бродяга и есть. Капитан справедливо мог бы подобрать ему и более пренебрежительные наименования. Но... старина?
- Эта дорога на Валенду? - Указал капитан рукой вниз по дороге, где ее пересекал другой тракт. То была... Казарилу пришлось задуматься и сделать в уме расчет - результат привел его в смятение. Семнадцать лет прошло с тех пор, когда он последний раз ехал верхом по этой дороге, отправляясь не на парад, но на настоящую войну в свите провинциара Баоции. И хотя горько было ехать на мерине, а не на лучшем боевом коне, он тогда был в точности с такими же лощеными волосами, так же молод, надменен и тщеславен свои нарядом, как и эти прекрасные молодые животные, взиравшие на него сверху вниз. 'Сегодня мне бы стоило радоваться и ослу, хотя тогда пришлось бы согнуть колени, чтобы не волочить носки по грязи'. Казарил улыбнулся в ответ собратьям-солдатам, сильно опасаясь, насколько пустые, дырявые и выпотрошенные до последней монеты кошельки кроются за большинством этих богатых фасадов.
Они смотрели на него вдоль своих носов так, будто могли оттуда услышать его запах. Он не был тем человеком, на которого он хотели бы произвести впечатление. Он не был ни лордом, ни леди, которые могли бы проявить к ним щедрость так же, как они могли бы проявить ее к нему. И все же, он годился для того, чтобы поупражняться на нем в своих аристократических манерах. Наверное, они ошибочно приняли его ответный взгляд за восхищение, а может быть просто за слабоумие. Он справился с искушением неверно подсказать им дорогу на какой-нибудь овечий хлев или куда там вела, истончаясь, дорога с обманчиво казавшегося широким перекрестка. Не разыгрывай личную гвардию Дочери накануне Дочернего Дня. А кроме того, люди, вступавшие в святые воинские ордена, не особенно славились чувством юмора, а он мог встретить их опять, ибо сам направлялся в тот же город. Казарил прочистил горло, которым не разговаривал с людьми со вчерашнего дня.
- Нет, капитан. Вдоль дороги на Валенду стоят королевские веховые столбы. - Ну, когда-то были. - Это дальше на милю или три. Вы ни с чем ее не перепутаете. - Он вытянул руку из теплых складок своего пальто и махнул в том направлении. Пальцы у него на самом деле не распрямились, и он понял, что махнул скрюченной клешней. Холодный воздух укусил его вздутые суставы, и он торопливо спрятал руку назад, схоронив ее под одеждой. Капитан кивнул своему знаменосцу - широкоплечему... парню, который опустил древко своего стяга на согнутый локоть и, нащупав, достал свой кошель. Он запустил в него руку, без сомнения в поисках монеты достаточно мелкого достоинства. Когда он выудил на свет зажатую между пальцев пару монет, его лошадь повела в сторону. Монета - золотой роял, а не медная вайда - выскользнула из его хватки и, кувыркаясь, упала в грязь. Он в ужасе посмотрел ей вслед, но затем совладал с эмоциями на своем лице. Не станет он спешиваться перед лицом своих товарищей и копаться в грязной жиже, чтобы вернуть ее себе. В отличие от крестьянина, которым, как он ожидал, был Казарил: чтобы утешиться, он поднял подбородок и печально улыбнулся, надеясь, что Казарил яростно и потешно бросится за этой неожиданной удачей.
Вместо этого Казарил поклонился и изрек:
- Да ниспадет на вашу голову милость Дамы-Весны, молодой сэр, в том же духе и со столь же малой скупостью, как ниспала щедрость ваша на придорожного бродягу.
Если бы молодой собрат-солдат имел побольше ума, он легко смог бы распознать насмешку, и казавшийся крестьянином Казарил получил бы вполне заслуженный удар хлыстом по лицу. Шансов на это было не много, судя по бычьему взгляду собрата, хотя губы капитана гневно изогнулись. Но капитан лишь мотнул головой и жестом направил колону вперед. И если знаменосец был слишком горд, чтобы копаться в грязи, то Казарил для этого устал куда сильнее. Он подождал пока минут идущие в конце обоз с багажом, толпа слуг и мулов, перед тем как болезненно согнуться и извлечь маленькую искорку из холодной воды, просачивавшейся в отпечаток конского копыта. Рубцы на спине жестоко натянулись. О Боги! Я и правда двигаюсь как старик. Он задержал дыхание и тяжело поднялся на ноги, чувствуя вековую старость, чувствуя себя, как валявшийся на дороге навоз, налипший на каблук сапога Отца-Зимы, шагавшего своей дорогой по миру.
Он стер с монеты грязь - довольно мелкой, хоть и золотой - и вытащил свой собственный кошелек. Теперь это был пустой пузырь. Он уронил тонкий металлический диск в кожаный рот и посмотрел на его одинокий блеск. Вздохнув, он спрятал мешочек. Теперь вновь появилась надежда, что разбойникам будет что грабить. Теперь опять есть причина для страха. Он размышлял о своем новом бремени, столь тяжком для своего веса, пока тяжело ступал по дороге вослед собратьям-солдатам. Почти того не стоящем. Почти. Золото. Искушение слабости, томление мудрости... Чем оно было для солдата со скучным бычьим взглядом, смущенного своей нечаянной щедростью?
Казарил оглядел пустынный пейзаж. Вдоль дороги не было особенно много деревьев или укрытий, кроме как вон там, вдалеке вдоль ручья торчали голые ветви и кусты ежевики, темно серые в затуманенном свете. Единственным укрытием в поле зрения была заброшенная ветряная мельница на возвышении слева от него - крыша ее обрушилась внутрь, а крылья былья сломаны и сгнили. И все же... просто на всякий случай.
Казарил свернул с дороги и заковылял вверх по холму. Холмик был сравним с горным перевалом, который он пересек неделю назад. На подъеме его по-прежнему донимал ветер. Он чуть не повернул назад. Порывы здесь были сильнее, они неслись над землей и хлестали по серебряно-золотым пучкам сухих зимних трав. Он продрался сквозь сырой воздух в тенистую мглу мельницы и поднялся на не внушающую доверия шаткую лестницу, на половину не доходившую до внутренней стены. Он выглянул в окно без ставней.
По дороге внизу, стегая коричневую лошадь по крупу, скакал вдоль тракта человек. Не собрат-солдат, один из слуг, с поводьями в одной руке и крепкой дубиной в другой. Неужто тайком послан своим хозяином, чтобы вытрясти назад случайную монету из шкуры придорожного бродяги? Он скрылся за поворотом дороги, затем, через несколько минут, проехал обратно. Он задержался у того грязного ручейка, покрутился на месте в седле, разглядывая пустые склоны вокруг, тряхнул головой от досады и пришпорил, чтобы вновь присоединиться к своим товарищам.
Казарил понял, что смеется. Это было так странно, незнакомо, дрожь в его плечах была не от холода, шока или сворачивающего кишки страха. И странная пустота, отсутствие... чего? Разъедающей зависти? Страстного желания? Он больше не хотел следовать собратьям-солдатам, он больше не хотел даже возглавлять их. Не хотел быть одним из них. Он наблюдал за их шествием также равнодушно, как человек смотрит на представление немых на рыночной площади. 'Боги, должно быть, я устал. И голоден'. До Валенды оставалось идти еще четверть дня, где он сможет найти займодавца, который мог бы разменять его роял на более полезные медные вайды. Сегодня, по милости Дамы, он сможет переночевать в гостинице, а не в коровнике. Он сможет купить горячей пищи. Сможет оплатить бритье и ванну... Он обернулся, глаза теперь свыклись с полутьмой мельницы. И потом он увидел тело, распростертое на усыпанном булыжником полу.
В панике он замер, но вновь задышал, когда рассмотрел тело. Живой человек не смог бы лежать без движения в такой странной позе, выгнув спину. Мертвецов Казарил не боялся. А теперь не стал бы бояться и того, что привело их к смерти...
Несмотря на неподвижность трупа, Казарил подобрал с пола крупный булыжник, прежде чем к нему приблизиться. Мужчина, пухлый, средних лет, судя по седине у него в аккуратно подстриженной бороде. Лицо под бородой вздулось и налилось багрянцем. Задушен? На горле не было видно отметин. Одежда его была неброской, но отличного качества, хотя и дурно сидевшей - плотно и натянуто. Коричневая шерстяная тога и безрукавная жилетка-накидка, края которой были отделаны серебряным шнуром, могли быть облачением богатого купца, младшего лорда с аскетическим вкусом или амбициозного ученого. В любом случае, не фермера и не ремесленника. И не солдата. На руках, покрытых фиолетово-желтыми пятнами и так же распухших, отсутствовали мозоли, отсутствовали... - Казарил глянул на свою левую руку, где обрубки двух отсутствующих пальцев свидетельствовали о неблагоразумии споров с захватом веревочной петли... - отсутствовали увечья. Мужчина совершенно не носил украшений, цепей, колец или медальонов, соответствовавших его богатому платью. До Казарила здесь побывал мародер? Казарил стиснул зубы, нагибаясь, чтобы взглянуть поближе, и был наказан за движение болями и напряжением в собственном теле. Не дурно сидит, и он не толст - просто тело так же неестественно распухло, как лицо и руки. Но любой труп, который так давно гниет, должен был наполнить этот безрадостный приют своим зловонием, достаточным, чтобы Казарил остановился, когда впервые пригнулся, чтобы пройти сквозь сломанную дверь. Но не было никаких запахов кроме запаха каких-то мускусных духов или фимиама, сального дыма и плотского пота.
Казарил отбросил свою первую мысль, что бедняга был ограблен и убит на дороге, а потом тело оттащили сюда с глаз долой, когда оглядел расчищенный кусок плотно утрамбованного земляного пола вокруг мужчины. Пять свечных огрызков, сгоревших так, что они растеклись пятью лужицами: синей, красной, зеленой, черной и белой. Маленькие горстки трав и пепла теперь были всюду раскиданы. Темная и неровная горка перьев оказалась лежащей в тени дохлой вороной со свернутой шеей. Еще мгновение дельнейших поисков выявили сопутствовавшую ей дохлую крысу, у которой была перерезана ее маленькая глотка. Крыса и Ворон, жертвы Ублюдку - богу бедствий всех времен года: торнадо, землетрясений, засух, потопов, выкидышей и убийств... Хотел подчинить богов, не так ли? Балбес испробовал действие магии смерти, судя по всему, и заплатил обычную для магии смерти цену. Один ли?
Ни к чему не прикасаясь, Казарил поднялся на ноги и обошел обветшавшую мельницу кругом снаружи и изнутри. Никаких мешков, накидок или предметов не валялось в каком-нибудь углу. Лошадь или лошади не так давно были привязаны с противоположной от дороги стороны, судя по влажности конских яблок, но теперь их не было. Казарил вздохнул. Не его это было дело, но кощунственно было оставлять человека, мертвого и брошенного, гнить без похоронного обряда. Одни лишь боги знают, сколько бы еще он пролежал, пока его не нашел бы кто-нибудь другой. Хотя он явно был человеком зажиточным - кто-нибудь стал бы его искать. Это не то, что бесследно исчезнуть бродягой в изодранных лохмотьях, о котором никто и не вспомнит. Казарил оставил искушение ускользнуть обратно на дорогу и уйти, притворяясь, что он никогда не видел мертвеца.
Казарил стал спускаться по тропе, ведущей вниз с обратной стороны мельницы. Там в конце должен быть фермерский дом, люди, хоть что-нибудь. Но он не прошел и нескольких минут, когда увидел мужчину, ведущего высокого груженого хворостом и дровами ослика, взбиравшегося по изгибу. Человек остановился и подозрительно его осмотрел.
- Дама-Весна шлет вам доброе утро, сэр, - вежливо поздоровался Казарил. Ну, какой вред в том, что Казарил назовет "сэром" фермера? Если на то пошло, он целовал шелушащиеся ноги и менее значительных людей, в унизительном положении ужасного рабства на галерах.
Мужчина, окинув его оценивающим взглядом, отдал ему полусалют и пробубнил:
- Благословит тя Дама.
- Вы живете неподалеку?
- Ага, - ответил человек. Он был средних лет, упитан, его плащ с капюшоном, такой же поношенный, как у Казарила, был прост, но удобен. Он шагал так, словно земля, на которой он стоял, принадлежала ему, хотя вряд ли ему принадлежало что-то еще.
- Я, э-э... - Казарил указал назад вдоль тропы. - Я сошел с дороги на мгновение, чтобы укрыться в мельнице вон там. - Не стоило вдаваться в детали, зачем он там укрывался, - и нашел мертвеца.
- Ага, - ответил человек. Казарил запнулся, пожалев, что выбросил свой булыжник.
- Так вы знаете о нем?
- Сегодня видел его лошадь там привязанной.
- О, - В конце концов, может он и продолжит свой путь по дороге, и никто пострадает.
- Вы не знаете, кем был тот бедняга?
Фермер пожал плечами и сплюнул.
- Не здешний он был, это все что я могу сказать. Я приводил жрицу из Храма, как только сообразил, что за гнусные делишки там творились прошлой ночью. Она забрала все шмотки парня, что можно было снять, чтобы сохранить, пока о них не спросят. Его лошадь в моем хлеву. Справедливый обмен, ага, за масло и дрова, чтоб его поторопить. Жрица сказала, не сметь оставлять его до наступления темноты. - Он указал на высокую гору груза горючих материалов, привязанную к спине осла, дернул за служившую поводом веревку, и вновь двинулся вверх по тропе. Казарил зашагал рядом с ним.
- Вы не знаете, что этот парень там делал? - спросил Казарил.
- И так ясно, что он там делал, - фыркнул фермер, - и получил за это то, что заслуживал.
- М-м... а на кого он это делал?
- Без понятия. С этим пусть Храм разбирается. Чего б я действительно хотел, так чтоб он этого не делал на моей земле. Сея всюду свое невезение... ну, чтобы призраком сюда потом являться. Я очищу его огнем и сожгу эту проклятую развалившуюся мельницу разом, ага. Нельзя оставлять ее стоять тут, слишком она близко к дороге. Притягивает... - он посмотрел на Казарила, - неприятности.
Казарил прошагал рядом еще несколько мгновений. Наконец, он спросил:
- Вы собираетесь сжечь его вместе с одеждой?
Фермер изучил его сбоку, подведя итог скудости его наряда.
- Я ни к чему из его вещей не прикоснусь. Да я б и лошадь не взял, только не благодарное это дело - отпускать бедное животное на свободу, чтоб оно оголодало.
Казарил заговорил торопливей:
- Тогда вы не будете возражать, если я заберу его одежду?
- Я не тот, кого спрашивать надо, ага? У него спрашивай. Если посмеешь. Я тя останавливать не буду.
- Я... помогу вам подготовить его к погребению.
Фермер моргнул.
- Ну, это пожалуйста.
Казарил решил, что фермер был больше чем рад оставить возню с покойником ему. Волей-неволей, Казарил был вынужден оставить на долю фермера складывать в кучу самые тяжелые бревна для погребального костра, сооруженного внутри мельницы, хотя он и сделал несколько ненавязчивых предложений о том, как разместить их так, что добиться лучшей тяги и быть наверняка уверенным в том, чтобы свалить останки здания. Он помог снести в запальник хворост.
Фермер с безопасного расстояния наблюдал, как Казарил раздевал тело, стягивая многослойные предметы одежды с застывших конечностей. Покойник распух даже больше, чем казалось в начале, его пузо неприлично раздулось, когда Казарил наконец стянул с него тонкой вышивкой отделанную нижнюю рубаху. Картина скорее ужасала. Однако заразной, в конце концов, она быть не могла, учитывая это зловещее отсутствие запаха. Казарил задумался, если тело не будет сожжено до наступления темноты, лопнет ли оно или порвется, и если это случиться, что из него вылезет... или что в него влезет. Он связал одежду лишь слегка запятнанную так быстро, как только смог. Обувь была слишком тесной, и он ее оставил. Они с фермером взвалили труп на погребальный костер. Когда все было готово, Казарил опустился на колени, закрыл глаза, и пропел молитву по умершим. Не зная, какой из богов забрал душу умершего, хотя он и мог сделать близкую к истине догадку, он обращался ко всей пятерке Святой Семьи по очереди, говоря ясно и ровно. Все пожертвования должны быть от души, даже если кому-то нечем жертвовать, кроме слов.
- Милости от Отца и от Матери, милости от Сестры и от Брата, милости от Ублюдка, пятикратной милости, Высочайшие, мы молим вас. - Каких бы грехов не совершил незнакомец, он безусловно отплатил за них. Милости, Высочайшие. Не справедливости, пожалуйста, только не справедливости. Все мы будет глупцами, если станем молить о справедливости. Когда он закончил, он чопорно поднялся на ноги и огляделся. Задумчиво, он подобрал крысу и ворона, и добавил их маленькие тушки к телу человека, в голову и в ноги.
Похоже, это был счастливый день Казарила, во имя богов. Он задумался. Каким будет тому доказательство в этот раз...
Столп огненного дыма рос над пылающей мельницей, когда Казарил вновь тронулся в путь к дороге на Валенду, одежда мертвеца была связана в плотный узел у него за спиной. Хотя она была не так запачкана, как одежда на нем, он решил, что поищет прачечную, и тщательно ее вычистит, прежде чем надеть. Его медные вайды печально уменьшились в его умственных подсчетах, но услуги прачечной стоили этих монет.
Прошлой ночью он спал в хлеву, дрожа в соломе, весь его ужин составили полбуханки черствого хлеба. Оставшаяся половина была его завтраком. От портового города Загосура, на среднем побережье Ибры, до середины Баоции, центральной провинции Чалиона, было около трех сотен миль. Едва ли он был способен покрыть это расстояние так быстро, как он рассчитывал. В Загосуре, больница Милосердия Матери при храме предназначалась для помощи людям, выброшенным (всеми разнообразными способами, какими они только могли быть выброшены) морем на берег. Благотворительный кошель, который дали ему тамошние служители, истончился, а затем и опустел до того, как он достиг своей цели. Но всего лишь до того. Днем больше, решил он, на день меньше. Если он будет просто ставить одну ногу перед другой еще один день, он сможет достичь своего прибежища и вползти в него.
Когда он отправлялся в путь из Ибры, голова его полнилась планами о том, как испросить у Вдовствующей Провинциары места, ради старых времен, у нее при дворе. У подножия ее стола. Ничего, совсем ничего сложного в этом тогда не было. Его амбиции поубавились, когда он с трудом брел по горным тропам на холодных высотах центрального плато. Может быть привратник замка или шталмейстер дадут ему место в ее конюшнях, или место при кухне, и ему совсем не надо будет беспокоить высочайшую леди. Если бы он смог вымолить место помощника повара, ему даже не пришлось бы называть свое настоящее имя. Он сомневался, что ныне при ее дворе остался хоть кто-нибудь, кто знал его по славным дням, когда он служил пажом покойному провинциару Баоции.
Мечты о тихом, смущающем месте у кухонного огня, где он безымянный, где на него не станет орать ни одно создание более опасное, чем повар, готовый на любую куда более отвратительную работу, чем носка воды и дров, гнали его вперед по последним зимним ветрам. Видение покоя преследовало его как мания и как знание, что каждый следующий шаг вставляет между ним и кошмарами моря еще один ярд. Он часами поражал себя во время долгой дороги, придумывая каждый раз новые подходящие рабские имена для своей новой, анонимной личности. Но теперь, как-никак, похоже ему не доведется предстать перед шокированными глазами ее двора, одетым в лохмотья выброшенного морем несчастного. В место этого, Казарил умолял крестьянина об одежде с трупа, и благодарил обоих за их одолжение. Благодарил. Благодарил. Покорнейше благодарил. Покорнейше.
Город Валенда стелился по низким холмам, на которых стоял, подобно богатому красному с золотом лоскутному одеялу - с красной черепицей крыш, и золотом природного камня, одинаково сиявших на солнце. При виде блеска этих цветов, знакомых оттенков его родины, Казарил моргнул своими поплывшими глазами. В Ибре дома белили известняком, и они были слишком яркими во время их горячего северного полдня, ослепляющими и белыми. А этот песчаник цвета охры великолепно оттенял дом, город, страну - ласка для его глаз. На вершине холма, воистину подобно золотой короне, раскинулся замок Провинциары, и полотнища на его стенах, казалось, колыхались в его воображении. Он немного посмотрел на это, обескураженный, затем с усилием зашагал вперед, и как-то его шаги становились быстрее, чем он когда-либо мог переставлять ноги за все время своего долгого путешествия, несмотря на то, что они тряслись, и отдавали усталой болью.
То был час после торговли, так что на улицах было тихо и безлюдно, пока он пробирался по ним на главную площадь. У ворот храма он поравнялся со старой женщиной, которая едва ли попыталась бы последовать за ним, чтобы ограбить, и он спросил дорогу к займодавцу. Займодавец наполнил его ладонь удовлетворительной тяжестью медных вайд в обмен на его маленький роял, и объяснил дорогу к прачечной и общественной бане. В пути он задержался лишь для того, чтобы купить масляный пирог у одинокого уличного разносчика, и жадно его поглотить.
Он выложил вайды на стойку прачечной и выторговал в долг пару льняных брюк на завязках и тунику, вместе с парой соломенных сандалий, в которых он мог добежать вниз по улице теперь уже в безветренное послеполуденное время до бани. Совершено покрасневшими руками он стащил всю свою мерзкую одежду и разбитые сапоги. Цирюльник в бане подстриг ему волосы и бороду, пока он неподвижно сидел, о чудо, на настоящем стуле. Мальчонка-банщик принес ему чай. А потом был и сам внутренний двор бани, где он стоял на каменных плитах и всюду скреб себя ароматным мылом и ждал, пока парнишка окатит его из ведра теплой водой. В радостном предвкушении Казарил смотрел на огромную деревянную бадью с медным дном, в которую умещалось шестеро мужчин, или женщин на каждый следующий день, но которая, по счастливой удаче этого часа, похоже, целиком достанется ему. Жаровня под ним перемещала потоки воды. Он мог бы мокнуть там целый день, пока в прачечной кипятили его одежду.
Парнишка забрался на табурет и стал лить ему на голову воду, пока Казарил вертелся и брызгался под струей. Он открыл глаза и обнаружил, что парень пялится на него, разинув рот.
- Вы были... вы были дезертиром? - выдохнул мальчик.
Ох. У него на спине масса похожих на канаты шрамов громоздились один на другой так плотно, что между ними не оставалось и кусочка нетронутой кожи - наследие последней порки, что задали ему рокнарские галермастера. Здесь, в королевстве Чалион, дезертиры армии были в числе не многих преступников, столь жестоко наказываемых таким вот особым образом.
- Нет, - твердо ответил Казарил, - я не дезертир. - Изгой, безусловно, возможно, был предан. Но он никогда не покидал своего поста, даже в самых гибельных ситуациях.
Парень со щелчком захлопнул рот, с грохотом бросил свое деревянное ведро, и умчался прочь. Казарил вздохнул, и отправился к бадье.
Только он опустил до подбородка свое ноющее тело в небесное тепло, когда владелец бани протопал в маленький, выложенный плиткой двор.
- Вон! - зарычал владелец - Вон отсюда, ты!..
Казарил в ужасе отшатнулся, после того как банщик схватил его за волосы, и сам вытащил его из воды.
- Что?
Мужчина сунул ему его тунику, брюки и сандалии, связанные в тюк, и безжалостно вытащил его за руку с внутреннего дворика прямо на улицу перед заведением.
- Эй, погодите, что вы делаете? Я не могу идти нагишом на улицу!
Банщик обернул его вокруг, и тут же отпустил.
- Одевайся и убирайся. У меня здесь достойное заведение. Не для таких, как ты! Отправляйся в бордель. И даже лучше - утопись в реке.
Оцепеневший Казарил, с него капала вода, неловко надел тунику через голову, надернул штаны, и попытался впихнуть ноги обратно в соломенные сандалии, придерживая завязки штанов, когда его вновь выпихнули за дверь. Он захлопнулась ему в лицо, когда он повернулся, и тут на него снизошло понимание. Другим преступлением, наказывавшимся поркой почти до смерти в королевстве Чалион было изнасилование девственницы или мальчика. Его лицо вспыхнуло красным. "Но это не то... но я не никогда... Я был продан каперам Рокнара."
Он стоял и трепетал. Он размышлял, стоит ли колотить в дверь и настаивать, чтобы они выслушали его объяснения. О, моя несчастная честь. Банщик был отцом мальчика, как уже догадался Казарил.
Он смеялся. И плакал. Балансируя на рваном каре... чего-то такого, что пугало его больше, чем разъяренный банщик. Он сглотнул, чтобы сделать вдох. Сил для споров уже не было, и даже если бы он мог заставить их выслушать себя, с чего бы им ему верить? Он вытер глаза, мягким льном своего рукава. У того был резкий, приятный запах, недавно оставленный дорожкой доброго горячего утюга. От этого на него накатили воспоминания о жизни в домах, а не во рвах. Казалось, с тех пор прошла тысяча лет. Побитый, он повернулся и заковылял назад вверх по улице обратно к окрашенной зеленым двери прачечной. Ее колокольчик звякнул, когда он робко зашел внутрь.
- Нет ли у вас уголка, где я мог бы посидеть, мэм? - спросил он ее, когда она появилась на зов колокольчика. - Я... закончил раньше, чем... - голос его умер в стыдливом бормотании.
Она пожала выносливыми плечами.
- А, ага. Идемте со мной. Подождите. - Он нырнула под стойку и вернулась с маленькой книгой, размером с ладонь Казарила, обернутой ровной накрашенной кожей. - Вот ваша книга. Вам повезло, что я проверила карманы, а то она превратилась бы в горстку грязи, вы уж мне поверьте.
Озадаченный Казарил взял книгу. Должно быть, она пряталась в потайном кармане в верхнем плаще покойника. Он не почувствовал ее, когда так торопливо складывал предметы одежды в узел там, на мельнице. Она должна была отойти той жрице из Храма, вместе с остальной собственностью умершего. Ну, сегодня вечером я обратно не пойду, это уж наверняка. Он вернет ее, как только сможет.
Пока что, он просто ответил "Спасибо, мэм" хозяйке прачечной, и последовал за ней в центральный двор с глубоким колодцем, похожим на колодец ее соседа-банщика, где огонь заставлял котел кипеть, а квартет молодых женщин тер щетками и полоскал одежду в бельевых кадках. Она показала ему на скамью у стены, и он сел вне досягаемости брызг, наблюдая некоторое время с блаженством свободы за мирной, деловитой сценой. Было время, когда бы он с презрением смотрел на компании красноликих крестьянок, сберегая свои взгляды для прекрасных леди. Как же ему никогда не приходило в голову, какими красивыми были прачки? Сильные и веселые, двигающиеся, будто в танце, и добрые, такие добрые, такие добрые...
Наконец, его рука шевельнулась от проснувшегося вновь любопытства, чтобы заглянуть в книгу. В ней могло бы быть имя покойного, что разрешит тайну. Он открыл и полистал книгу и обнаружил, что ее страницы покрыты плотным подчерком, иногда с грубыми диаграммами. И что она полностью зашифрована.
Он сморгнул и нагнулся ближе, глаза стали разбирать криптограмму по частям почти что против его воли. Это было зеркальное письмо. С системой подстановки букв. Раскалывать такое - занятие нудное. Но шанс, что короткое слово три раза повторится на странице, дал ему ключ. Купец избрал самый детский из шифров, просто сдвинул каждую букву на одну позицию и не стал обременяться тем, чтобы запутать потом свою схему. За исключением того... что написано было не на ибранском, на котором говорили с диалектическими различиями в королевствах Ибры, Чалиона и Брахара. Это был дартакан, на котором говорят в самых южных провинциях Ибры и обширной Дартаки за горами. И почерк человека был ужасен, а произношение еще хуже, а способов употребления им дартаканской грамматики определено на практике не существовало. Это будет потруднее, чем показалось Казарилу сперва. Ему понадобится бумага и перо, тихое место, время, и хороший свет, если он собирается разобрать начало или конец этого безобразия. Ладно, могло быть и хуже. Могло быть зашифровано плохим рокнарским.
Однако почти наверняка, это были заметки умершего о своих магических экспериментах. Это все, что Казарил мог сказать. Этого было бы достаточно, чтобы осудить и повесить его, если бы он уже не был мертв. Наказания за практику, нет, за попытку практиковать магию смерти были свирепы. Наказание же за преуспевание обычно считалось излишним, ибо Казарил не знал ни об одном магическом покушении на убийство, которое не стоило бы жизни тому, кто произносил заклятье. И независимо от связи, с помощью которой исполнитель заставлял Ублюдка выпустить одного из своих демонов в этот мир, последний всегда возвращался либо с парой душ, либо ни с чем.
А это значит, что прошлой ночью где-то в Баоции появился еще один труп... По своей природе, магия смерти была не слишком популярна. Она не допускала подмен или действий по доверенности своей обоюдоострой косой. Убить - значило быть убитым. Нож, меч, яд, дубина, да почти любой другой выбор был лучше, если бы кто-нибудь хотел пережить свою убийственную попытку по отношению к кому-нибудь. Однако по заблуждению или от отчаяния, люди по-прежнему пробовали ее время от времени. Определенно, эту книгу нужно отнести назад той сельской жрице, и с ней передать какому-нибудь вышестоящему Храму богов, чтобы закончить расследование дела для королевства. Казарил дернул бровью, и сел ровно, закрыв разочаровавший его томик.
Теплый пар, ритмика женской работы и их голосов, и утомление Казарила соблазнило его прилечь на бок, свернуться на скамье, подложив под щеку книгу в качестве подушки. Если он только на миг прикроет глаза... Проснулся он от толчка и оттого, что почувствовал натяжение мышц на шее, пальцы его нащупали неожиданную тяжесть шерсти... одна из прачек набросила на него одеяло. Непроизвольный выдох благодарности вырвался из горла на эту небрежную милость. Он с трудом сел прямо, проверяя, откуда падает свет. Дворик теперь практически целиком был в тени. Должно быть, он проспал большую часть дня. Его разбудил стук его отмытых и настолько это было возможно начищенных сапог, выпавших из руки прачки. Она положила стопку сложенной одежды Казарила, одновременно чистой и постыдной, на скамью рядом с ним.
Припомнив реакцию мальчика из бани, Казарил робко спросил:
- Нет ли у вас комнаты, где я мог бы одеться, мэм? - Уединенно.
Она сердечно кивнула и провела его в скромную спаленку в задней части дома, и оставила его. Западный свет лился сквозь маленькое окно. Казарил разложил свое выстиранное белье и с отвращением посмотрел на поношенную одежду, которую носил неделями. Овальное зеркало - самое богатое украшение комнаты - на подставке в углу решило за него. В качестве пробы, с еще одной молитвой благодарности духу ушедшего в мир иной человека, чьим неожиданным наследником он стал, он надел чистые узкие хлопчатые штаны, рубаху с тонкой вышивкой, коричневую шерстяную тогу - еще теплую от утюга, хотя швы все еще были чуть влажными - и наконец черную накидку-безрукавку, что ниспадала богатой щедрой тканью с проблеском серебра до его лодыжек. Одежда покойного было достаточно длинна, хотя и сидела свободно на тощей фигуре Казарила. Он сел на кровать и натянул сапоги, их задники скособочились, а подошвы сносились так, что были едва толще пергамента. Он не смотрел на себя в зеркало, большее и лучшее, чем кусок отшлифованной стали уже... три года? Это было стеклянным, и было наклонено так, чтобы показать ему почти половину отражения разом, с головы до ног.
Оттуда на него смотрел незнакомец. Во имя пяти богов, когда же моя борода стала наполовину седой? Он прикоснулся к аккуратно и коротко подрезанной бороде дрожащей рукой. По крайне мере, его вновь остриженные ножницами волосы не особенно стали отступать со лба. Если бы Казарилу пришлось гадать, кто же он в этом платье - купец, лорд или ученый, - он бы сказал, что ученый, причем из числа одержимых, с пустым и немного безумным взглядом. Одежда требовала золотой или серебряной цепи, медальона, великолепного ремня с заклепками из драгоценностей, толстых колец с сияющими каменьями, чтобы присвоить ему ранг повыше. И все же удивительно, как ему шли текучие линии наряда. Он встал чуточку ровнее.
Как бы там ни было, придорожный бродяга исчез. Как бы там ни было... он был не тот человек, чтобы вымаливать место помощника у повара в замке. Он планировал купить на ночь койку в гостинице на последние свои вайды и предстать перед Провинциарой утром. С тревогой он задумался, не расползлись ли по городу слухи от банщика слишком далеко? И что если его не пустят ни в один безопасный и почтенный дом... 'Сейчас, сегодня вечером. Пойду'. Он проберется в замок и выяснит, сможет ли он там найти пристанище или нет. 'Я не вынесу еще одной ночи неведения. Раньше, чем померкнет свет. Раньше, чем станет мое сердце.' Он спрятал записную книжку обратно во внутренний карман черной жилетки, где она определенно и укрывалась до этого. Оставив одежду бродяги кучкой на кровати, он повернулся, и вышел из комнаты.