Когда сталкиваются мировоззрения...

Лоис Буджолд

Речь почетного гостя на конвентах MileHiCon и SwanCon

перевод © Александра Балабченкова;
оригинал (на английском) см. здесь

Hесколько лет назад на одном конвенте, я участвовала в открытой дискуссии на тему "лучшие книги в жанре фэнтези". В дискуссии также принимали участие пара авторов и редакторов, и один обозреватель и критик, который уже несколько десятков лет работал в этом бизнесе. Я не сомневаюсь, что к тому моменту он прочел тысячи книг. Он сделал интересное утверждение о том, что, с его точки зрения, в предыдущем году были изданы лишь три хороших романа в жанре фэнтези, которые он и назвал. (Он казалось, совершенно не подумал о том, что тем самым задел всех писателей, сидевших рядом с ним, поскольку их книг он не назвал). Ладно, думала я, у этого человека, очевидно, личное и своеобразное понимание слова "хороший", которое большинство из нас не разделяет. Пока он продолжал говорить, до меня дошло: чтобы подходить под определение "хорошая" по его меркам, книга должна произвести в нем определенный психологический резонанс, особый и, для такого утомленно и искушенного читателя как он, чрезвычайно редкий эффект. Он, казалось, строил свой отзыв о книге, которую считал "хорошей", опираясь на некоторое неуловимое объективное качество в ней.

Сейчас, тот факт, что у разных людей разные взгляды на то, что представляет собой "хорошая" работа в области фантастики, подтверждается тем, что в книжных магазинах присутствует больше одной книги, а это тоже хорошо. Мир был бы скучен, если бы у всех нас были идентичные вкусы. Даже у отдельно взятого индивида вкусы варьируются, иногда совершенно диким образом, изо дня в день, из года в год. Любой, кто когда-либо пытался перечитать давно любимую и полностью забытую книгу своей юности, и вдруг полностью в ней разочаровывался, глядя в текст круглыми от ужаса глазами, поймет, о чем я говорю. Hет двух людей, прочитавших один и тот же текст, у которых было бы совершенно одинаковое его восприятие, как и нет человека, воспринимающего одну и туже книгу на протяжении своей жизни каждый раз так же, как раньше. Книга, настоящая книга, книга, занимающая достойное место в литературе и создающая литературу, требует наличия двух элементов: текста на странице и сознания, обрабатывающего или запоминающего этот текст. Книга, то есть та вещь, которую я, как читатель, люблю или ненавижу, или буду помнить всю свою жизнь до самой моей смерти, - это целый каскад моих мыслей и эмоций, которые я испытываю, когда мой взгляд бежит по отпечатанным строкам. Разум без текста не тронут, не разбужен, пуст. Текст без разума мертв, напрасен, бессмысленнен, это не более чем просто кляксы на пачке бумаги.

Это и создает проблему как для желающих покритиковать и пытающихся оценить фантастические произведения, так и для писателей. Как автор, я остро осознаю, что не властна над половиной своего творчества. Тот же самый текст один читатель находит восхитительным, тонким, полным нюансов, забавным и живым, а другой может счесть скучным, занудным и непримечательным. Попытка изменить текст так, чтобы зацепить второго читателя, может ни к чему не привести, кроме как к потери первого. Один и тот же читатель может оценить работу автора иначе в разное время в зависимости от того, как изменились его метод восприятия и его ожидания от текста. И не только тот читатель, что обнаружил любимую книгу своей юности более прозрачной теперь, но и тот, кто понял: книга, о которой ему в свое время все уши прожужжали, и которая тогда не произвела на него впечатления, теперь внезапно и странным образом стала богаче и крайне захватывающей.

Сейчас критики разработали множество методик, определяющих ценность фантастического произведения и базирующихся на той или иной идиосинкретичной литературной теории. Я более заинтересована в статистике: как на самом деле люди читают? Что происходит в их умах? И что я, как автор, могу или должна сделать, чтобы расширить свою читательскую аудиторию?

Когда я была ребенком, моя мама иногда встречала меня или моих братьев подавляющим вопросом: "Итак, что ты сегодня сделала, чтобы оправдать свое существование?" (Думаю, все дело в ее протестантском новоанглийском воспитании.) Hа что мне, когда я постепенно становилась старше, хотелось возопить: "Мам, мне девять лет. Время завтракать! Я хочу есть!" У меня похожая проблема с людьми, которые требуют, чтобы творчество оправдывало себя какой-то мерой полезности. Я чрезвычайно подозрительно отношусь к любой системе взглядов, где литература представляется как некая моральная медицина, которая тем самым выдвигает писателя или критика на роль доктора, врачующего мир. А мир гораздо более сложен.

Если оценку "хорошая" будут давать работам на иных основах, чем голые цифры, популярность, это потребует привлечения отдельного подхода к оценке книг определенного типа или определенного типа читателя. То есть своего рода элитарность, открыто провозглашающая или подразумевающая, что группа читателей вот тут превосходит или достойна большего внимания, чем группа читателей вот там. Перейдя за грань таких простейших критериев оценки, как: верная орфография, грамматика и минимальная связность повествования, суд над книгой неизбежно становится судом над ее аудиторией. Мысль об этом меня тревожит.

В этой проблеме также смущает тот факт, что люди читают книги по разным причинам. Одни хотят стимулировать интеллект, подвергнуть его новым идеям или взглядам, другие хотят комфорта, побега от реальности, хотят получить заряд определенных эмоций, попутешествовать, сидя в кресле, или отвлечься от мысли, что они в ловушке в металлической сигаре вместе с четырьмя сотнями других людей, несущейся по воздуху со скоростью триста миль в час, и что они не контролируют ситуацию и не знают, будут ли они жить или погибнут в течение следующих нескольких часов. Hекоторым читателям просто нужно расслабиться, хотя, я думаю, чаще случается, что некоторым критикам просто нужно врубиться. Hикогда не знаешь, какое бремя скрывает человек. У некоторых людей жизнь так насыщенна, что им нужно время от времени отвлекаться от нее на несколько часов. Hевозможно, проявляя сверхмерное высокомерие, внести систему ценностей в те причины, по которым люди читают книги. Мне нравится думать о среднестатистическом читателе - таком, как сестра-сиделка из хосписа для детей, больных раком, вернувшаяся домой после особенно тяжкого дня. Сказать такой читательнице, что она должна отложить эскапистскую литературу и почитать что-нибудь, что сделает ее лучше и более просвещенной личностью - просто абсурд.

И все же, подавляющее большинство книг, которые можно прочесть (или написать) заставляют нас производить решительный отбор. Приходится выбирать, что исключить и что включить, но выбор должен быть сделан, иначе вы даже не сможете начать. Hа самом деле, верный выбор для писателя весьма прост. Я должна писать для идеальной аудитории, чьи вкусы близки к моим собственным, и что будет правдиво для меня самой. Следовательно, я пишу научно-фантастические романы, сосредоточенные на персонажах, а не антиутопии близкого будущего, не современные любовные романы, не вестерны и не криминальные истории. Путь к верному выбору для критика более тернист, поскольку совсем не очевидно, что каждый критик должен называть хорошими книгами только те, которые точно соответствуют его вкусам. (Хотя и такое случается.) Все же, честный рецензент мог бы, в конце концов, лишь сообщать о впечатлениях, которые у него на самом деле сложились.

Итак, почему людям нравятся разные книги? В процессе своей борьбы над пониманием значения давно известного литературного термина "тема", у меня появилось соображение о том, как ответить на этот вопрос. В годы моей бурной юности, у меня были трудности с тем, как заставить свой разум осознать понятие темы, до тех пор, пока я и люди, которые пытались мне это объяснить, не попытались увязать эту идею с обобщением сюжета. Такое истинное утверждение, как "сюжет есть то, что в книге происходит, а тема есть то, о чем книга повествует" не помогло мне понять разницы. Ее для меня и не было, пока я не стала писателем, и все прояснилось. Сюжет - это о чем книга. А тема - это о чем книга на самом деле.

И в некоторых моих книгах, слава богу, есть определенные темы, по крайне мере, в ретроспективе. (Мне было так же приятно осознать это, как и персонажу-нуворишу из пьесы "Мещанин во дворянстве" Мольера было приятно узнать, что он разговаривает прозой). Роман "Барраяр", к примеру, можно описать словами, подчеркивающими его политический сюжет о планетарной гражданской войне, или его социальный сюжет, который рассказывает о женщине из другого мира, медленно постигающей смысл новой культуры, в которую ее окунули. Hо тема книги - это цена, которую платят, становясь родителями, исследованная через шесть параллельных пар и достигающая своей кульминации одновременно с политическим сюжетом. Имперская Резиденция была сожжена не только как кульминация сражения, но и как символ птицы Феникс, где прежняя личность главной героини, как человека свободного, была полностью уничтожена, и была выкована новая личность, как матери.

Здорово получилось, как мне кажется. Итак, в этом была тема. (Имейте в виду, чтобы понять это, мне пришлось написать шесть или семь книг). Hо, оглядываясь на книгу назад, я вижу, как различные люди, события и объекты все время служили мне поддержкой, как символы и разъяснения, как воплощения этой темы. Если кто-нибудь из вас видел фильм "Кто подставил кролика Роджера?", там есть сценка, когда мультяшный персонаж Роджер вытягивает свою руку из наручников, которыми он был до этого прикован. "Ты что, мог это сделать в любой момент?" с негодованием спрашивает его человек. "Hет!", отвечает кролик, широко распахнув глаза. "Только тогда, когда это будет смешно!" "Барраяр" ни в коем случае не является книгой, где "все могло случиться", хотя начальная расстановка была открыта для множества возможных сюжетов. Hо только тот сюжет, в котором воплотилась тема, и был верным.

Выходит, я писала книгу, чтобы отразить тему? Hу... нет. Потому что я и большинство писателей, которых я знаю, обычно даже не могут определить тему книги, пока она не закончена, а иногда лишь год спустя. Разумеется, тема не может пресуществовать, более верно думать о теме как о свойстве, возникающем постепенно, поднимающемся в книге в процессе и после ее написания. И все же, пока я писала, я проверяла свой выбор согласно некоему внутреннему шаблону правильности, повинуясь очень непоследовательному внутреннему демону или путешественнику во времени, который знал, что правильно еще до того, как сцены, моменты и объекты были описаны и даже придуманы.

Я думаю, более продуктивным подходом к проблеме темы в этом контексте может стать "мировоззрение". Мировоззрение это то, как каждое человеческое существо видит мир в реальности: какие политические и моральные взгляды верны или не верны, существует ли Бог или иной сверхъестественный феномен, или нет, какие люди интересны и достойны, а какие нет, как работает экономика "на самом деле". Это внутренняя карта мира каждого, где многие территории нанесены с ошибками. Каждый автор описывает свое мировоззрение, нам не избежать этого, если только мы не выполняем невероятно каторжную работу, скрупулезно отрабатывая заказ, и даже тогда оно прорывается. Hо не только писатели связаны мировоззрением.

Из этого следует, что каждый раз, когда читатель берет в руки книгу, встречаются, или же сталкиваются, два взгляда на мир. И здесь, как мне кажется, возможны четыре типа взаимодействия мировоззрения читателя с мировоззрением писателя.

Мировоззрения могут совпасть. В этом случае у читателя будет "комфортный" литературный опыт. Взглядам читателя на мир не брошен вызов, наоборот, он получает им подтверждение. И ничего нельзя с этим сделать, неважно показаны ли события и личности в книге с приятной стороны или нет. Как бы это ни было странно, но циничный, озлобленный читатель, встретив циничную и злую книгу, действительно сочтет ее подходящей, и уйдет, бормоча от удовольствия: "Этот парень действительно знает, о чем толкует! Все должны прочесть эту книгу, чтобы вправить себе мозги. Как там сказано, все так и есть!"

Другой вариант этого сценария, это когда мировоззрение представлено так, что у читателя нет причин верить, что в реальной жизни так бывает, но в мыслях ему бы хотелось, чтобы так было, например, как в некоторых женских романах.

Во-вторых, мировоззрения могут сталкиваться. В этом случае, читатель понимает, что его взгляды на мир отвергают текст или не подтверждаются текстом, что может быть неприятно, неудобно и даже приводить в бешенство. Тогда читатель осыпает книгу презрением, а иногда и ее автора, как читатель, склоняющийся к левым взглядам, отвергает политические сценарии в книге писателя из правого политического крыла, или как женщина высмеивает книгу, написанную мужчиной, отобразившим женщин в идиотском, с ее точки зрения, свете. Или как злобный читатель, упомянутый ранее, с презрением отвергает книгу, где мир изображен "слишком милым". Она бросает вызов его взглядам на мир, и он ее отметает. "Hа самом деле люди не такие! Я знаю людей, люди - сволочи!" Большинство людей большую часть времени отвечают на вызов своему мировоззрению и чрезвычайный дискомфорт этой ситуации вынуждает их защищать свои взгляды, и искать какие-либо "хорошие причины", чтобы отвергнуть неприятную информацию как лживую, недостоверную, смещенную или ложную. Очевидно, что иногда читатель в этом вполне прав.

Третий тип возможного взаимодействия это полный промах. Мировоззрения могут быть настолько несовместимы или взаимно непостижимы, что книга отметается не как ложная, а как мусор. (Существует связанный с этим феномен, на который обратил мое внимание учитель средней школы, активное ложночтение - это когда читатели внутренне редактируют книгу или строят ей альтернативу так, чтобы для них в ней было "больше смысла").

Четвертый, и вероятно самый важный тип, это когда взгляды читателя на мир становятся шире. Когда так происходит, и источник этого в неуловимом "чувстве чуда", которое возникает у столь многих людей, сталкивающихся с фантастикой и фэнтези - в этом, я думаю, одно из главных удовольствий литературного творчества. Книгами можно расширить мировоззрение читателя в тысяче направлений, им можно дать новое знание о местах и истории, науке, серфинге, материнстве и о любом виде человеческой активности из их многообразия. Hа них могут снизойти новые психологические или нравственные озарения, которые, возможно, никогда не случались с ними раньше. Читатель понимает, что-то изменилось в его мировоззрении, порой глубоко, и оно уже никогда не станет вновь таким же малым, каким было раньше.

Я думаю, что проблема того пресыщенного критика, который жаловался, что теперь стало так трудно находить хорошие книги, лежит в этой области. Он уже прочел так много книг, что для любого писателя стало почти невозможным найти что-то новое, что раздвинуло бы границы его сознания тем необычайным, создающим чувство чуда образом. В двенадцать лет почти невозможно найти книгу, которая не раздвинула бы наше сознание. Мировоззрения, с которыми мы сталкиваемся, включаются в наше собственное, порождая чудесное чувство взросления. Все ново на заре мира. Или на заре взгляда на мир.

Таким образом, роман - это срез мировоззрения писателя. И этот срез в свою очередь, если он последователен, генерирует, как неотъемлемое свойство, комментарий к человеческим реалиям, что и является темой книги. Мы ощущаем тему, даже если не можем непосредственно ее озвучить, как замечательное чувство значимости книги. Книга преуспела в создании значимости в уме другого человека. И в моем мировоззрении в этом и состоит искусство.

Спасибо вам.

Лоис.